Брат болотного края

Сова не шелохнулась, но посмертная судорога отпустила ее лицо. Разгладился лоб, исчезли морщины у губ. Леся потянулась к веку, чтобы опустить его на круглый, отдающий медью глаз. Чтобы Анка заснула, потревоженная гостем своим, не нашедшая ни его, ни дом, ни себя, ничего не нашедшая, кроме безумия и смерти. Пусть спит. Отдыхает пусть.

— Не тронь, — раздалось позади, и Леся застыла с протянутой рукой, только пальцы мазнули рядом с набухшим веком. — Кого убил, нельзя трогать. Пусть отдыхает.

Холодная рука, вся в грязи и гнили, скользнула вперед и закрыла совиный глаз. Теперь Анка спала, теперь все с ней было правильно. Леся даже залюбовалась ею. Была крепко сбитая, покатая, суетливая баба в птичьих перьях. А как заснула, так и правда стала совой. Степенной и мудрой, лесной и покойной.

— Ты зачем ее? — спросил надоедливый голос. Пришлось обернуться.

Мертвая, но покоя не познавшая, кружилась у тела, наклонялась к нему, все нюхала, рассматривала, того гляди облизнет, только спрашивала не она. А в стороне, не дойдя до Бобура пару шагов, застыл Лежка. Бледный от страха, лоснящийся весь, он испуганно комкал край рубахи.

— Зачем?

Леся отшатнулась от тела, уперлась спиной в ветку. Этот простой вопрос с размаху впечатал ее в осознание небывалого. Она убила эту странную тетку в птичьих перьях. Толкнула на сук лицом, повалила на землю и зарезала. Не дрогнув, не задумавшись ни на миг. А зачем — не поняла. Но если подумает, то сумеет понять. А этот светлый мальчик никогда не поймет, даже если отыщутся слова и объяснения. Потому он стоит теперь потерянный, будто она обещала ему что-то важное, но не исполнила. Будто он обманулся ею.

— Прости, — почти сказала Леся, почти бросилась к нему, но мертвая их опередила.

— Не бывает никакого «зачем», — резко оборвала она. — Себя защищала. Так надо было. Вышло так. Любой ответ хорош, выбери себе сам. А ты… — теперь мертвая обращалась только к Лесе. — Не сопли размазывай, а думай, как товаркам ее объяснять будешь. Почему пошла она с тобой живая, а теперь мертвая лежит.

Тошнота снова всколыхнулась в желудке. Леся прикрыла рот ладонью, отвернулась. Глаза резало соленой горечью, по телу несся обжигающий мороз. Мертвая колдовала над мертвой, шептала что-то, посыпая холодное тело травой и комьями земли. Смотреть на это было невыносимо. Слушать и того хуже.

Бежать. Бежать прямо сейчас. Не разбирая дороги, прочь-прочь от молчаливого чудища и чудищ говорящих. Прочь от себя, способной распороть живую плоть, сделать ее мертвой.

— Не бойся, — проговорил Лежка, подходя ближе. — Там Демьян, он тебя защитит.

Позабытое имя зверя. Только его не хватало. Леся прижалась лбом к ветке. В вышине каркали вороны, гудели переплетения раструбов, покачивалась на ветру корона макушки.

Большой и равнодушный Бобур просто смотрел. Смотрел и ждал все так же безмолвно, что кто-то поверит в него, кто-то придет и будет ему служить. Ряженые ли, безумные. Не суть. Любое божество, даже придуманное, жаждет почета и подношений. Кровь ушла в землю. Земля загудела, разродилась чужой памятью, чужими слезами на радость тем, кто верил и ждал ее пробуждения, а думал, что ждет милости Бобура.

— Не нужно мне защиты. — Леся оторвала пудовую голову от ветки и выскользнула из исполинского нутра. — Я сама себя защищу.

За ее спиной мертвая закончила бормотать. Фыркнула, но ничего не сказала.

Леся сбежала по пологому склону оврага и припустила через бурелом. На деле до места, где они с совой оставили ряженых, живых и мертвых, было рукой подать, только шли они странно, в обход да кругами. Видать, сова дорожки путала, но теперь Леся чуяла, куда бежать. И что скажет, когда добежит.

Только зверь, нагрянувший без спроса, пугал ее, чудился в колючих кустах, сверкал угольками глаз из-за стволов усохших сосен. Леся перепрыгивала через торчащие из земли корни, вертела головой, но никак не могла разглядеть, прячется ли зверь, следит ли за ней — так увлеклась, что настоящей погони не заметила. И скользкого камня, поросшего бархатистым мхом, не заметила тоже.

Она почти упала, почти свезла уже ладони до мяса, почти ослепла от резкой боли в раненом бедре, но ее подхватили, замедлили, остановили, помогли выпрямиться, даже по спине погладили нежно-нежно, невесомо почти. Лежка с трудом переводил дух, но держал ее крепко.

— Ушиблась?

Леся покачала головой. Их обступал искореженный бурелом. Серые стволы щетинились голыми ветками. Поваленные друг на друга, они казались то ли пьяными, то ли больными, но точно озлобленными.

— Почему здесь так? — чуть слышно спросила Леся.

— Лес засыпает без Хозяина, давно уже начал, а теперь так совсем, — ответил Лежка с неподдельной горечью.

— И что дальше? Все погибнет? — Эта горечь накрыла Лесю, будто ее собственная, понятная и родная.

— Если не найдется новый… То да. — Лежка поддернул лямку мешка, завозился с тесемками, волосы заслонили лицо, не разглядишь. — Болото придет на эту землю, все собой покроет. А с болотом и твари его. Ничего живого не останется. — Наконец выпрямился и пошел напрямик через сухостой. — Ты же к Деме хотела, так пойдем.