Брат болотного края

— А где он? Новый Хозяин? — Кровь прилила к щекам, застучала в ушах. Леся обтерла ладони о край рубахи и не двинулась, пока не услышала ответ.

— Нету его. Не родился. — Лежка передернул плечами, мол, не приставай, и даже не обернулся.

Леся поспешила за ним, догнала, схватила за руку. Отчего-то ей было очень важно понять, что за горечь скрывается за короткими его ответами.

— Ну как же не родился? Вас же много! Пусть хоть кто-нибудь станет им!

Лежка поднял на нее глаза, в них плескалась студеная вода затаенной горечи.

— Кто-нибудь Хозяином не станет. Нужен тот самый сын.

Что Хозяин нужен этому безумному лесу, Леся больше не сомневалась. Во всем его увядании, болотистых низинах и коряжистых верхах, виделась неприкаянность. Глухая и тоскливая. Так покрывается пылью дом, оставшийся без заботливых рук. Так начинают скрипеть и падать крепкие еще доски забора, что должны были защищать, да некого. Так пес, забытый на цепи, грызет свою лапу. Так и лес этот за-сы-па-ет.

— Так становись!

Леся даже за рукав его дернула, а Лежка продолжал стоять истуканом, смотреть побитым щенком и молчать.

— Ты же свой. Ты же у них родился, так почему не хочешь?

Он криво улыбнулся, выдернул руку из ее влажных пальцев.

— Может, я и сын, но точно не тот.

— А кто же тогда?

— Демьян, — бросил он через плечо и до самой поляны больше не обернулся.

Демьян.

Волчий мех густой, сам пушистый, а подшерсток жесткий, не пропустишь между пальцев, до кожи не дотронешься. И водой его не промочишь, и снегом не завалишь — морось застывает на длинных кончиках, а в глубине остается живительное тепло. Ничем не пронять звериную шкуру. Разве что смертью.

Рваное Ухо ничком валялся на желтоватом песчанике, передние лапы вытянул вперед, задние поджал, весь — стрела, весь — прыжок. С оскаленных клыков продолжала стекать слюна, влажно блестел длинный язык, настороженно топорщилось целое ухо. Только глаза, темные и умные, почти человечьи, уже подернулись мутью. Пелена умирания первой укрывает взгляд. Видимо, в нем сокрыт главный нерв жизненной силы. Потухает искра, отлетает из вмиг обмякшего тела дух, и на глаза опускает полог смерти. Не спутать живого с мертвым, если посмотреть на него. Мутная пленка опускается на все его существо, но взгляд умирает первым. Так и волк, сам еще почти живой, неостывший, мягкий, а глаза уже смотрят на мир с другой его стороны.

— Как же ты так?.. — все повторял и повторял Демьян, гладил вставший на дыбы загривок, трогал ледяной нос, даже в бок толкал, но разбитая о камни голова лишь безвольно дергалась, клацали зубы, вываливался язык.

Крови было немного, чуть натекла на песчаник, было бы темнее — и не заметишь. Но пахло ею остро и тяжело. А еще страхом. Овражий полесок костенел от ужаса. Земля дрожала, чувствуя на себе шаги лиха. Скрипели деревья, видящие его. Жалобно пищало, курлыкало и стонало в зарослях. Лес ждал своего Хозяина, просил у него защиты, умолял спасти, прогнать поганое лихо в другие края, но тот, кого Хозяином звали, никак не мог заставить себя подняться. Волчий мех согревал пальцы, глаза жгло, в голове надсадно шумело. Стоило попытаться вспомнить, что виделось в мороке, как к горлу поднималась желчь.

— Кто любил тебя? — спросило лихо.

— Никто, — ответил Демьян и понял наконец, что так оно и было.

Есть ли толк в его метаниях, есть ли смысл идти по лесу, искать кинжал, если нет на свете никого, кто встал бы с Демой плечом к плечу? Только волк один, и того не стало. Демьян долго бы так просидел, ощущая под собой подползающую болотину, согревая волчье тело человечьим своим дыханием, но позади захрустело — пришлось оборачиваться, скалиться, не глядя еще, на кого.

Оказалось, что сидит он у крутого склона оврага, а на дне топчутся чужаки. Незнакомые лица, бледные от страха, глазищами моргают, не лесные тела в шкуры спрятаны, пятятся, но бежать боятся. Демьян оглядел их, принюхался. Столько запахов в лесу, а дух безумия самый острый. Пахнет сладковато, как падаль, но едко, больничкой пахнет, тревожно, но главное — так тоскливо, что впору самому умом тронуться. Надо же, Батюшки нет давно, некому их в лес уводить, а они все ходят, значит, и без него тянет их, увлекает за собой болотный дух, озерный морок да лесной шепоток. Приди, дескать, приди, отринь отца с матерью, мужа забудь, детей брось, себя перечеркни, а ко мне приди. Пошумим с тобой в чаще. Померцаем в болотине. В озере искупаемся. А что не вернешься из гостей моих, так и не захочется тебе. Нет разума — и страха нет. Вот и эти смотрят как завороженные. Ждут указаний. Куда идти, под чей кинжал горло подставлять.

— Пошли отсюда, — процедил сквозь зубы Демьян. — Нечего топтаться. Возвращайтесь, откуда пришли.

Тот, что скрывал лицо за криво натянутой маской, шагнул ближе, глянул с сочувствием.

— Ты не ранен?

Баба. И ладно бы просто баба, так еще и волчью морду натянула, дура эдакая. Под пальцами стыл мех настоящего зверя. Демьян огладил его еще раз, с трудом оторвался от серебряных переливов на могучей холке.

— Сними, — устало попросил он чужачку, и та поняла без лишних слов.