Брат болотного края

— Тут я, недалече, или ослеп совсем, волк? — Поляша сверкнула зубами из бурелома. — Долго еще топтаться будете? Лихо небось раны уже зализало.

Демьяна передернуло, он затянул потуже узел, распрямился, отыскал Лесю взглядом.

— Если собралась их с собой тащить, — кивнул на затихших ряженых, — то сама за них и отвечай. Мне они ни к чему.

Леся кивнула послушно, но глаз не отвела. Внутри Лежки тоскливо заскулило. Он сглотнул, подхватил мешок, поднял с земли забытую шаль.

— Ну, пойдемте, что ли, — выдохнул и одним движением укрыл драной пряжей худые Лесины плечи.

— Пойдемте, — легко согласилась она и улыбнулась слабо-слабо, почти невесомо, но стало теплее. — Вставайте, девочки, скоро будете дома.

Ряженые встрепенулись, разжали объятия, затуманено уставились перед собой. Что за ворожба оплела их? Откуда взялась? Кем послана? Лежка искал ответы, но в памяти их не было. Прошлое блекло и теряло смысл, услышанное когда-то на глазах переставало быть истиной. И только мертвая тетка хмыкнула удивленно, но снова промолчала.

Так и пошли, медленно пробираясь через сухостой, оскальзываясь на глине, осыпая сухие комья, выдергивая жесткие стебли хвоща. Дыхание сбилось быстро. К влажной спине прилипла рубашка, стало холодно. Лежка хватал губами воздух и все дивился: расцвело давно, полдень скоро, а не теплеет. Мерзло, сыро. Неживо.

— Анка нас привела, — снова завела бормотание кабаниха. — Сказала, в лесу мы себя найдем, в лесу излечимся. Я ей не верила, нет, не верила. Что ей верить, безумная, как и мы.

— А чего ж пошла? — насмешливо спросила Поляша, легко нагоняя идущих впереди.

— Все пошли, вот и я пошла, — буркнула кабаниха. — А ты бы осталась? Позвали бы в лес, а ты на другой бок да спать?

Позади коротко хохотнул Демьян.

— Ну, коль с вами тут шастаю, значит, не осталась. — Поляша обернулась на Лежку, скривила губы. — А ты бы и не прочь домой да к мамке под юбку?

В лесном холоде, на крутом овражьем склоне дом, далекий и надежный, казался чем-то, не существующим вовсе. Невозможным. Желанным до одури. Вернуться туда, не теряя ни минуты среди чужих и озлобленных, Лежка хотел всем своим существом. Но впереди, неловко перепрыгивая с камня на камень, пробиралась наверх Леся, и близость ее лишала прав на возвращение.

— Я не прочь лиху проклятому в лапы не попасться, — буркнул Лежка.

И все притихли. Даже косматая Лада, давно запрятавшая кабанью морду в мешок, перестала бубнить, нагоняя Лесю. Подождала товарок своих и пошла с ними, обиженная и молчаливая.

Из оврага они выбрались, когда солнце достигло зенита. Лежка окончательно выдохся, через кряжистый край, сыпучий, будто песком наваленный, его вытащила крепкая рука брата. Демьян не насмешничал, сам замучился подниматься, но и доброго слова не сказал, только зыркнул сурово.

— А сюда оно за нами не пойдет? — спросил Лежка, обращаясь к Лесе, но ответил ему мертвый голос.

— Для лиха нет границ. Если почует, на край света отправится. — Поляша помолчала, наслаждаясь его испугом. — Не пугайся, дурак, нас не почует.

— Почему?

— Потому что ты, мой дорогой, прихватил с собой одну вещицу, так? — И требовательно вытянула руку, по бледной коже расползлись мертвецкие пятна. — Медуница! Отдавай.

Леся бесшумно подошла со спины и встала рядом, рванула тесемку амулета, сжала в пальцах, прощаясь, и легко протянула Поляше.

— Придется разбить? — только и спросила она, вмиг оставшись беззащитной.

— Придется.

— Жалко как, — вздохнула, невесомо дотронулась до Лежки. — Ты прости, подарок ведь, я знаю, но так нужно, значит.

Лежка кивнул. Узел, сжимающий горло, чуть ослабился. Страх отступал. Из глубоких вод памяти на поверхность всплыл материнский образ. Был разгар лета, самая его сердцевина. Глаша стояла в спальне Матушки, у рабочего стола, и осторожно перебирала пятнистые листочки и толстые еще, наполненные соком стебли медуницы. Ее алые, синие и белые с легкой примесью цветки лежали в сторонке, осторожно собранные, уложенные аккуратно, чтобы не смялись.

— Если взять цветок, да стебелек, да корешок, — приговаривала Глаша, — да столочь, да камушек натереть, а камушек тот напоить кровью да с собой взять, то беда в лесу стороной обойдет. Большая и малая. Понял?

Лежке было три. Он сидел на платке, раскинутом на полу, перебирал круглые камешки-голыши, облизывал гладкие бока, подкидывал их, ронял и собирал в кучки. Глаша смотрела на него, украдкой смаргивая слезы, отвлекалась на ворожбу, чтобы не завыть обиженной дурниной. Лежке было три. Уже тогда все поняли, что Батюшкин сын он, да не тот. И обида на судьбу еще горчила в Глаше. Еще ликовала в сестрице ее названной. Ничего этого Лежка тогда не понял. Но ворожбу запомнил. Он все запоминал. И слезы чужие, и ликования. Медуницын цвет и тот запомнил. Надо же, пригодилось.

— Я пойду тогда голышей наберу, — решился он.

Поляша посмотрела удивленно.

— Так это ж бабья ворожба, откуда знаешь?

— От мамы слышал.

— Совсем Аксинья ума лишилась парня травам учить, — покачала мертвой головой. — Не жилец лес наш господин, коль в Матушках у него безумица ходила.