Братство золотарей

Стариков видел это по лицу Быкова. Его наигранные глумливые сарказмы, которые были пустой тратой сил. Надо было что-то спросить, что-то сказать, но что, – он не понимал. Стариков знал точно только одно, – если не помочь в этом Быкову, то он так и останется в том состоянии полубезумия. Сам человек уже не может выйти из выстроенной в его голове схемы поведения.

«Если он совершил такое изуверство, то, стало быть, причинами этого было не только желание посчитаться с обидчиками?.. Дочь Сапрыкиной, сын Куркова, вместо них самих, – как это увязать?! Сапрыкина его посадила, Курков его предал, – им бы и отомстить!.. Но, вместо этого, он убивает дочь и подставляет сына… убивает дочь… подставляет сына…», – как навязчивый мотив крутилось в голове Старикова. – «Если бы Быков задумал отомстить этим двоим, он не ждал бы столько времени. Два года слишком долго для свежего чувства. Этот срок наверняка погасил бы самое жгучее желание мести! Значит, Быков с самого начала не имел своей целью ни смерть Сапрыкиной, ни Куркова-старшего!»…

– …А что прокурор? Прокурор буквочки посчитал и сложил статью. Под завязку хватило… Чего с него взять, – бумажная душа… А что баба напрочь гнилая да скурвилась, то ему до фени…

Стариков услышал эти слова Быкова, и они вдруг каким-то образом срезонировали с его мыслями, отсеяв ненужные. Он вдруг ясно понял, что для Быкова месть этим двоим не была действием физического свойства. Он хотел, чтобы они поплатились душевными муками, чтобы они приняли всю меру того страдания, когда осознаешь, что уже ничего ни поправить, ни вернуть назад уже невозможно. И, главное… да, это самое главное для него, чтобы он сам смог видеть и насладиться их страданиями и горем.

– Тут все ясно, – продолжал Олег. – Святое дело, отомстить этой бабе, твари ничтожной, которая тебе жизнь поломала, и дружку, который подставил тебя, правильно?

– Правильно, гражданин начальник! Святое дело…

Быков прерывисто вздохнул и усмехнулся.

– Вот только один нюанс у меня никак не укладывается в голове. Дочь ее причем? И сын Куркова никак не вяжется с местью. Ведь если бы удался этот план, то ваши обидчики, Быков, никогда бы и не узнали, почему с ними случилось такое горе. Я этого не могу понять. Может, поясните?

– Нечего, гражданин начальник, пояснять. Что сделал, то сделал…

Стариков, услышав слова Олега, вдруг понял, что он спросит сейчас у Быкова. Только эти слова могли стать ключом к этому делу. Они освободят Быкова от самозаклятия, принеся облегчение его душе перед тенью невинно закланного ребенка.

Стариков встал, подошел к Быкову. Глядя ему в лицо, раздельно и тихо сказал:

– Но тогда твоя месть не имеет смысла, потому что о ней никто не узнает, а ты бы не хотел этого? Ведь так? Для чего же ты тогда все это провернул, если не для того, чтобы те двое догадались, кто их наказал, но никак не смогли бы доказать твою вину? Такую жертву принести и впустую? Можешь теперь рассказать нам все, потому что никто не поверит в твою бесцельную жестокость! Такой грех на душу не берут вот так, запросто, как ты нам упорно твердишь.

Быков, закрыв глаза и опустив голову, молчал. По его щеке вдруг прокатилась слеза. Он покачал головой, сдерживая дыхание, как будто собрался с силами, и хрипло, сглатывая слова, торопливо проговорил:

– Ты прав, начальник, угадал. Жить с таким огнем в душе, какой горит во мне, не пожелаю никому… Не со зла убил ребенка, только с ненависти, как бы сделать им больнее, больнее, чем мне, когда я в одночасье потерял все из-за пьяной утехи! Только не таким должно было быть наказанье… Бог переусердствовал, вот потому я должен был исправить его ошибку! Самому покарать распутную трухлявую бабу и… – он запнулся, – друга, который подставил и предал…

Быков поднял посеревшее лицо на Старикова и спросил:

– Если нет справедливости, разве не я должен восстановить ее? Око за око!

Странные, совсем не похожие слова Быкова на его обычную, пересыпанную жаргоном, речь вызвали у Старикова двойственное чувство жалости и неприязни к этому поникшему и словно скукоженному человеку. Стариков отошел от него. Сев на стул он спокойно, без всяких эмоций в голосе сказал:

– Рассказывай, Быков, все как было… И хоть мы не священники, но советую тебе не упустить ничего. Поверь, так для тебя будет лучше, и для души, и для суда. От этого зависит, сколько ты проведешь лет в зоне.

Быков взглянул на Старикова. Усмехнувшись, сказал уже совсем другим тоном:

– Наверно, доволен? Наше вам поздравление, гражданин начальник! Только не надо меня на надрыв брать! Что ж, я, по-вашему, не человек? Я же понимаю, что жизнь моя кончена… Зона, – она высасывает душу… особенно у тех, кто сдался. А у меня точняк, никаких перспектив. Эта ходка уже надолго… Одно утешение, что посчитался с кем хотел, не до конца, конечно… Но кто же знал, что вы такие шустрые… А рассказать, – чего ж, расскажу. Ты прав, гражданин начальник, исповедь облегчает душу. А у таких, как я, мало найдется кого, кроме вас, чтобы выслушать.

Стариков бесстрастно пододвинул диктофон и кивнул Быкову:

– Давай свою историю…