Бремя страстей человеческих

He thought of the boy he had been devoted to; it was funny, he could not recall his name; he remembered exactly what he looked like, he had been his greatest friend; but his name would not come back to him.	Филип подумал о мальчике, к которому он был так привязан в школе,- смешно, но он не мог вспомнить его фамилию; он и сейчас видел его как живого, это ведь был его лучший друг, но имя ускользнуло из памяти.
He looked back with amusement on the jealous emotions he had suffered on his account.	Он с улыбкой припоминал, какие он переживал в ту пору муки ревности.
It was irritating not to recollect his name.	Ей-богу же, обидно, что он забыл имя этого мальчика!
He longed to be a boy again, like those he saw sauntering through the quadrangle, so that, avoiding his mistakes, he might start fresh and make something more out of life.	Филипу захотелось вернуть свое детство, снова стать таким, как вот эти ребята, слонявшиеся по школьному двору, для того чтобы, не повторяя своих ошибок, начать жизнь сызнова и добиться в ней чего-то большего.
He felt an intolerable loneliness.	Его вдруг охватила невыносимая тоска.
He almost regretted the penury which he had suffered during the last two years, since the desperate struggle merely to keep body and soul together had deadened the pain of living.	Он даже пожалел, что бедствия последних двух лет миновали: тогда он был так поглощен жестокой борьбой за существование, что не мог предаваться мировой скорби.
In the sweat of thy brow shalt thou earn thy daily bread: it was not a curse upon mankind, but the balm which reconciled it to existence.	"В поте лица своего будешь есть хлеб свой" - это было не проклятие, которому предали человечество, а утешение, примирявшее человека с жизнью.
But Philip was impatient with himself; he called to mind his idea of the pattern of life: the unhappiness he had suffered was no more than part of a decoration which was elaborate and beautiful; he told himself strenuously that he must accept with gaiety everything, dreariness and excitement, pleasure and pain, because it added to the richness of the design.	Но Филип разозлился на себя; он припомнил все, что думал насчет узора человеческой жизни: страдания, которые он терпел, были лишь завитками этого замысловатого и прекрасного рисунка; он внушал себе, что обязан с радостью принимать все, что дает жизнь,- и ее убожество и ее восторги, боль и сладость, ибо все это обогащает узор.
He sought for beauty consciously, and he remembered how even as a boy he had taken pleasure in the Gothic cathedral as one saw it from the precincts; he went there and looked at the massive pile, gray under the cloudy sky, with the central tower that rose like the praise of men to their God; but the boys were batting at the nets, and they were lissom and strong and active; he could not help hearing their shouts and laughter.	Он сознательно искал во всем красоту; Филип вспомнил, как еще в детстве подолгу любовался из школьного сада готическим собором; вот и теперь он подошел к нему и стал разглядывать эту каменную громаду, седую под затянутым тучами небом; ее главная башня летела ввысь, как людская хвала создателю. Но мальчишки играли в мяч у сеток - стройные, сильные, подвижные юнцы; его отвлекали их смех и крики.
The cry of youth was insistent, and he saw the beautiful thing before him only with his eyes.	Зов юности был настойчив, и прекрасное творение, перед которым он стоял, Филип видел только телесными очами.
CXIII	ГЛАВА 113
At the beginning of the last week in August Philip entered upon his duties in the 'district.'	Начиная с последней недели августа Филип приступил к своим обязанностям.
They were arduous, for he had to attend on an average three confinements a day.	Они были тяжелыми - ему приходилось посещать не менее трех рожениц в день.