Бремя страстей человеческих

Philip could not get out of his eyes the dead girl lying on the bed, wan and white, and the boy who stood at the end of it like a stricken beast.	Перед глазами Филипа стояли мертвая девочка -ее осунувшееся, белое лицо - и мальчик в ногах кровати, похожий на раненого зверька.
The bareness of the squalid room made the pain of it more poignant.	Пустота нищенской комнаты усугубляла ощущение беды.
It was cruel that a stupid chance should have cut off her life when she was just entering upon it; but in the very moment of saying this to himself, Philip thought of the life which had been in store for her, the bearing of children, the dreary fight with poverty, the youth broken by toil and deprivation into a slatternly middle age-he saw the pretty face grow thin and white, the hair grow scanty, the pretty hands, worn down brutally by work, become like the claws of an old animal-then, when the man was past his prime, the difficulty of getting jobs, the small wages he had to take; and the inevitable, abject penury of the end: she might be energetic, thrifty, industrious, it would not have saved her; in the end was the workhouse or subsistence on the charity of her children.	Разве не жестоко, что глупая случайность пресекла жизнь в самом ее начале; но, задав себе этот вопрос, Филип тут же подумал о том, какая этой девушке была суждена жизнь: рожать детей, уныло бороться с нуждой, горевать, что твою юность подорвали труд и лишения и на смену ей приходит неопрятная старость; красивое личико осунется и поблекнет, волосы поредеют, тонкие руки, безжалостно измученные работой, превратятся в костлявые клешни... А потом и у мужа пройдет молодость, с годами ему станет все труднее доставать работу и придется соглашаться на нищенские заработки. Впереди неизбежная, безысходная нужда, и, как бы женщина ни была деятельна, расчетлива и работяща, ей это не поможет; старость сулит ей богадельню или жизнь из милости у детей.
Who could pity her because she had died when life offered so little?	Чего же ее жалеть, если ей суждено так мало?
But pity was inane.	Да жалость и вообще-то бессмысленна.
Philip felt it was not that which these people needed.	Филип знал, что этим людям нужна не жалость.
They did not pity themselves.	Они ведь себя не жалеют.
They accepted their fate.	Они принимают свою судьбу как должное.
It was the natural order of things.	Так уж заведено на земле. Это законный порядок вещей.
Otherwise, good heavens! otherwise they would swarm over the river in their multitude to the side where those great buildings were, secure and stately, and they would pillage, burn, and sack.	Не то, избави бог, орды бедноты кинутся через реку на ту сторону, где гордо и надежно стоят эти величественные здания, и станут жечь, грабить и насильничать...
But the day, tender and pale, had broken now, and the mist was tenuous; it bathed everything in a soft radiance; and the Thames was gray, rosy, and green; gray like mother-of-pearl and green like the heart of a yellow rose.	Но вот проглянул день, нежный и молодой, дымка стала прозрачной, она окутала все вокруг мягким сиянием, а Темза переливалась всеми оттенками серебристого, розового и зеленого - серебристым, как перламутр, зеленоватым, как сердцевина чайной розы.
The wharfs and store-houses of the Surrey Side were massed in disorderly loveliness.	Верфи и склады Суррей-сайда громоздились в безалаберной прелести.
The scene was so exquisite that Philip's heart beat passionately.	Вид, который открывался его взору, был так прекрасен, что сердце у Филипа забилось.
He was overwhelmed by the beauty of the world.	Его потрясла красота мироздания.
Beside that nothing seemed to matter.	Рядом с ней все казалось мелким и ничтожным.
CXV	ГЛАВА 115