Бриг «Меркурий»

Вячеслав щелкнул выключателем. Все огромное пространство вокруг было заставлено различными станками, зажимами, наковальнями, аппаратами для изготовления плавных изгибов и прочим кузнечным инструментом, названия которому Александра не знала. Кроме того, везде валялись полуфабрикаты и болванки деталей, железки, обрезки и… решетки. Кованые прутья разной длины, толщины и конфигурации стояли вдоль стен, валялись на полу и на станках, висели над чудовищными зажимами. «Неужели, - с ужасом подумала Александра, - ему мало было материализовать решетку своёй тюремной норы красками на холсте - понадобилось ещё воплотить её и в другой текстуре, закалить собственными руками? В этом ли разгадка его увлечения кузнечным делом?»

В углу стоял огромный горн, утыканный облупленными трубами, и вдоль той же стены - непонятное приспособление, высокая металлическая консоль на колесиках с тремя софитами наверху.

- А это что, Вячеслав?

- Это автомобильная сушка.

- Так вы здесь ещё и автосервис устроили?

Художник не удостоил её ответом. Развернувшись, он направился к выходу. Ей ничего не оставалось делать, как последовать за ним.

- А вот это ты даже не заметила, - с обидой произнес Вячеслав уже у самой двери.

И правда, как это она проглядела такое чудо: на полу стоял гигантский железный жук.

- Что это? - удивилась она.

- Это мангал, - гордо ответил хозяин. - Сижу вот тут один зимой и от скуки творю.

- Здорово, - искренне похвалила она. - А где же сам поддон для углей?

- Да под крыльями. - Вячеслав откинул крыло жука и продемонстрировал внутренности. Действительно, полноценный мангал. - Он ещё крыльями должен шевелить, но это я ещё не доделал, - не без гордости прокомментировал автор железного жука.

- Так вы мастер на все руки, - ещё раз похвалила Александра художника, с облегчением выходя на яркий солнечный свет.

Они подошли к дому, и Вячеслав гостеприимно распахнул перед ней массивную дверь, одновременно громко топая ногами по бетонной ступени, сбивая снег со своих армейских ботинок из черной грубой кожи. Мельком взглянув на штампованные полоски снега, отставшие от рифленых подошв, Александра проследовала вовнутрь.

Жилище Вячеслава производило странное впечатление. Серые оштукатуренные стены - не то казарма, не то каземат. В прихожей помещалось собрание тапочек - пластмассовых, войлочных, тряпочных, с поломанными задниками и проплешинами на месте больших пальцев, коллекция из прошлой далекой жизни, ярким контрастом со свежевозведенными незаконченными стенами - фактурными, наскоро замазанными, без теневых нюансов.

Те же стены были и в гостиной, поделенной на две части. Слева помещалась кухня с дубовыми шкафами и дубовым же полированным столом, чья горизонтальная поверхность блистала светлым кадмием в свете одинокой лампочки под потолком. На широких подоконниках горели цветы - пуантилистские удары чистых замесов, фиолетового кобальта и алой киновари, нашлепки красок над красной охрой глиняных горшков. Справа перед огромным рыцарским камином помещались диван со столиком и два кресла, пролепленные уверенным мазком, охристой же рыжиной выделяющиеся на фоне серых стен.

Вячеслав усадил её на диван и отправился на кухонную половину, откуда вернулся с двумя чашками крепчайшего чая. Сев напротив в глубокое кресло, заложив длиннющую ногу за ногу, он принялся её рассматривать. Она почему-то вспомнила, как лежала перед ним раздетая, и ей стало неловко.

- Не поленилась, приперлась, - наконец прервал он молчание, помешивая сахар серебряной ложкой. - Так что тебе, говоришь, понравилось в моих работах?

Поколебавшись, Александра поставила свой чай на стеклянный столик перед собой:

- Пастозное отчаяние, лессированное надеждой.

Вячеслав перестал стучать ложкой о чашку:

- Лихо, - недовольно протянул он.

Она и сама осталась недовольна своим ответом и попыталась сосредоточиться:

- Мне нравится, как вы работаете кистью, как она лениво, почти сонно тащит за собой мазок, и мир из-под такой кисти выходит именно таким же - медленным, индифферентным, никаким, - и вдруг что-то взрывается в этом мире, дождем ли по стеклу, любовью ли, тоской, и тогда мазки преображаются, становятся отрывочными, энергичными, дробными.

И кисть мечется по холсту с отчаянием и злобой, словно хочет порвать его на куски, но главное - что-то изменить в нем. А потом мало-помалу снова успокаивается и с тихой грустью переливается неуловимыми оттенками серо-перламутровой палитры.

Он смотрел на неё не мигая, слушал, затаясь, напрягшись своим голодным неприкаянным телом. И когда она замолчала, он ещё некоторое время сидел не шевелясь, словно надеясь услышать что-то ещё. Наконец он словно стряхнул с себя оцепенение, резко потянулся к столику и достал с него газетную нарезку и кисет с травкой. Деловито ссыпав травки на газетку, он взглянул на Александру.

- Будешь? - протянул ей осьмушку на листке.

Она отрицательно покачала головой.

- Зря, хорошая травка. - Сладковатый запах потянулся дымком по комнате. - Чего чай-то не пьешь? Не нравится?

- Нравится. Просто горячий, - объяснила она и даже сделала глоток горького пойла.