Бриг «Меркурий»

Еще издали увидела она их старенький штакетный заборчик и непонятное серебристое свечение рядом, при близком рассмотрении оказавшееся новым алюминиево-рифленым забором соседа. Калитка была заперта на старенькую знакомую деревянную вертушку - просто невероятно, как могла она после стольких лет сохраниться. Просунув руку между двух штакетин, Александра легко открыла символический запор и вступила на расчищенную в снегу узкую дорожку. Колдовством заснеженных столетних сосен встретил её деревянный дом, выкрашенный все той же извечной зеленой краской, с коричневыми башенками-сторожами над высокой крышей, с деревянными кренделями наличников и резным крыльцом.

Неба было больше, чем ей помнилось. Пространство старого сада стало как будто свободнее, и вместе с тем все вокруг казалось мельче и приземистее, словно выросла она из старой школьной формы за одно безумное лето.

С горечью Александра вспомнила, что сиреневая аллея, начинавшаяся когда-то от самой калитки и ведущая к дому, вымерзла в суровую зиму как раз перед самым её бегством. Еще тогда мечтала она её восстановить - но не случилось. Теперь на месте аллеи красовались лишь отдельные подагрические стволы, да чуть поодаль, за ними, торчали прутики жасминовых кустов, заметно подросших за время её отсутствия. Зато как разросся орешник, с удовольствием отметила она.

Но чем ближе подходила она к дому, тем отчетливее проступала нищета. Даже под лихой шапкой снега было заметно, что железо на крыше облупилось, а старинные островерхие деревянные башенки и вовсе сгнили. Отвалились кое-где и треугольные узоры, окаймляющие поверху стены сруба. Видно было даже беглому взгляду, что в доме этом живут одинокие старые люди и дом и участок состарились вместе с ними.

- Восстановлю, все восстановлю, - пробормотала Александра вслух, обращаясь непонятно к кому.

Ей вдруг стало страшно, очень страшно. Только дымок, весело валивший из трубы, действовал немного успокаивающе. Дымок - и нечеткие следы на дорожке, уже припорошенные снегом.

Поднявшись на крыльцо пристройки, она позвонила в звонок. Знакомой мелодией отозвался он. Заметив в углу крыльца старенький облезлый веник, она по вечной традиции обмела им снег с сапог. Прислушалась, но внутри, казалось, царила мертвая тишина. Немного подождав, она решила ещё раз позвонить.

Но не пришлось - в этот момент тяжелая трехметровая, обитая дерматином дверь дрогнула - и отворилась. На пороге стоял её отец.

Как, оказывается, это легко - возвращаться домой. Больно, да. Грустно, да. Но легко. И радостно.

Родители плакали, и она плакала. Часы громко тикали, мерно отбивая время каждые четверть часа. Рыжий кот уютно лежал в кресле прадедушки и недовольно щурился на происходящее. Как оказалось, это был уже не тот кот, которого родители взяли ещё при ней котенком, но он был тоже рыжий. И его тоже, по давней традиции, звали Можай - наверное, восьмой или девятый кот Можай в её семье.

Мама пришла в себя первой и удалилась на кухню готовить ужин. А отец сидел молча в кресле и смотрел на огонь в недрах старинной изразцовой печи. Александра тоже молчала и глядела на пламя.

- Мама не знает о твоих последних перипетиях, - неожиданно сказал отец таким тоном, словно бы расстались они всего несколько дней назад. - Ты иди в свою комнату, Сашенька, отдохни с дороги, а после ужина мы с тобой подробно все обсудим. Договорились?

Она кивнула, встала и под неодобрительным взглядом кота пошла к себе. В её комнатке мало что изменилось - те же серо-зеленые занавеси, те же травянистого цвета обои. Тот же пластмассовый кругляшок выключателя, который она помнила с доисторических времен и по щелчку которого вспыхивали тремя цветами - розовым, желтым и зеленым - три кокоса люстры. Тот же коричневый болгарский плед вместо покрывала на кровати и сурово глядящий с портрета на стене прадед. Пол, покрытый оргалитом, казалось, не заливали свежим слоем олифы уже лет тридцать, и старая антоновка, приблизив ветки к стеклам высоких венецианских окон, глядела теперь на неё с нескрываемым удивлением.

- Да, я вернулась, - ответила Александра яблоне и, сбросив на красный прикроватный коврик сумку, плюхнулась на свою узкую девичью кровать.

Железная сетка, тихо ахнув, мягко просела под тяжестью её тела. Оказывается, можно войти в одну и ту же реку дважды. Оказывается, можно, сбежав от своёго счастья, совершить какую-то сложную временную петлю и вернуться аккурат в него же.

Александра лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок, обитый тем же оргалитом, только покрытый белой краской и обведенный по периметру плинтусом, тоже выкрашенным белилами. А над её головой с высоты четырехметрового потолка их старинного прадедовского дома, посреди подмосковной зимы, тусклым светом горели три разноцветных кокоса, и хотелось петь, плакать и смеяться одновременно…