Брикстонская петля (СИ)

Ватсон посмотрел на Холмс, больше не пытающуюся высвободить руки, но неспокойно заелозившую под ним, и обнаружил на себе её пристальный ясный взгляд. Он почувствовал, как вокруг него сомкнулись в плотное кольцо её ноги. Она не норовила его сдавить или оттолкнуть, просто обвила ногами, и Джон вдруг отчетливо ощутил тепло внутренней стороны её бедер, прижавшихся к нему. Между ними осталась только плотная шероховатость его джинсов и последние стремительно таящие капли трезвого сознания Джона. Так или иначе, а за скверным характером, отвратительным поведением и выдающимся интеллектом была девушка по-зимнему сдержанной красоты с обыкновенной женской физиологией. И Ватсон реагировал на неё естественно — его манили тепло и мягкость между её ног, он точно помнил очертания её небольшой груди, изгиб её тонкой талии и узких бедер, бледность её кожи на животе. Всё это было прямо перед ним, — под ним — стоило лишь одернуть край полотенца. Джон изголодался по женщинам. Эти желания прятались где-то в мутном осадке последние несколько месяцев, первоочередными для Ватсона были выздоровление и поиски ментальной стабильности, но никогда не исчезали бесследно. И вот теперь заявляли о себе в полный голос.

Он отмахнулся от неясного зуда сопротивления собственного разума и под тем же взглядом двух пытливых льдинок опустил голову. Он распробовал пряность рта Мелинды Холмс — послевкусие им же приготовленного жаркого. Её губы оказались холодными и сухими, а язык — горячим и скользким, изворотливым. Поцелуй превратился в своеобразное продолжение потасовки: они толкались и боролись за место во рту друг у друга, соперничали за первенство — кому доставалось накрывать губы другого своими и задавать ритм. Ватсон разжал пальцы, оцепеневшие вокруг кистей Холмс, и скользнул в её ладони. Она вдруг коротко замычала ему в губы и одернула правую руку, откидывая её куда-то в сторону. Джон рефлекторно поймал её за локоть и, стиснув, прижал к полу.

Какой бы гениальной и наблюдательной, какой бы ловкой и быстрой в рукопашном бою Мелинда ни была, сейчас она оказалась подмятой под Ватсона, обездвиженной, обезоруженной — никакой автоматной очереди её блистательных выводов, никакого смертоносного острия её надменной ухмылки — и это опьяняло его. Где-то на окраине затапливаемого сознания неясно возникло подозрение, что его используют, — приблизительно так же расчетливо и равнодушно, как прежде, как однажды использовали Далси — но Джон предпочел не заметить подаваемых знаков опасности. Плевать, подумал он, плевать на всякие предосторожности, плевать на всё. В конечном итоге, это ничего не означало — только банальное удовлетворение физиологических потребностей, цитируя саму Холмс, и ничего больше: никаких осложнений, никаких видов, как она это называла, никаких симпатий, никаких надежд. Просто секс. Сколько таких просто у него уже было — не счесть. И это должно было быть очередным просто.

Джон прервал поцелуй и сполз губами на шею Холмс. Из-под тонкой, разогревшейся после драки кожи размеренно пробивался пульс. Она пахла фруктовой сладостью геля для душа, пыльной терпкостью города и немного щекочущей горечью сигарет. Ватсон глубоко вдохнул её аромат, и тот покатился по его телу будоражащим током, задевающим каждую мышцу, подталкивающим Джона прижаться к Холмс ещё крепче. Подавшись этому импульсу, он надавил бедрами. Мелинда приняла это движение, крепче сжав вокруг него захват ног, но вслух колко произнесла:

— Прежде, чем начинать фрикции, Джон, нужно снять штаны и надеть презерватив.

— Замолчи, — рявкнул он, и услышал свой голос хриплым, почти шипящим откуда-то со стороны. Сознание было отделено от его тела. Ватсон ощущал всё точно и остро, оглушительно сильно, но ничего не понимал и, казалось, ничего в себе не контролировал. Он действовал инстинктивно, рефлекторно, механически. Боль в правом бедре оказалась приглушенной, словно ослабленной действием местной анестезии, когда он отпустил руки Холмс, подхватил её под впитавшую холод пола спину и вместе с Мэл, повисшей на нём петлей ног вокруг пояса, встал. Последней трезвой мыслью, не поглощенной разгоряченной лавой его желания, было — нужно убраться с гостиной, этого проходного двора с неизменно распахнутыми дверями, впускающими внутрь всех без разбору: от проституток до полицейских и крайне высоко поставленных чиновников.