Бриллианты безымянной реки

Ноги подкосились, она упала на колени. А что ещё остаётся делать, если в горле тугой ком, и она не может даже закричать? Молиться можно и молча. Что возможно предпринять, если тело отказывается повиноваться и ни убежать, ни спрятаться? Остаётся лишь лишь лечь на землю ничком и ждать, закрыв голову руками. Анна упала лицом в колкую лесную подстилку и лежала так бог весть сколько. Да, она вспомнила, как отец рассказывал ей о Боге, дескать, он есть, дескать, слышал Его голос под страшным обстрелом зимой 1941 года подо Ржевом, где выжил лишь благодаря Его промыслу. Выжил один из роты. Но сейчас не война, возможно, поэтому она не слышит Его голос. Возможно, её отцу подо Ржевом грозила куда большая опасность. Возможно, эти места ему не подвластны.

– Это моё место, – услышала она. – Я здесь хозяин.

Она хотела согласиться. Хотела уверить его в полном повиновении, но язык, гортань, губы не слушались её.

– Я знаю, ты любишь меня, легкомысленная. Любишь, раз приехала сюда. Живи. Мне нравится, когда меня любят.

Анна лежала неподвижно в полной тишине, словно в яме, залитой цементом. Ах, вот как оно бывает, когда замуровали заживо!

Минуты текли. Постепенно звуки возвращались к ней. Сначала это были тяжёлые шаги и шумное, с присвистом, дыхание. Потом где-то в вышине громко крикнула птица. На её крик мироздание отозвалось какофонией звуков.

* * *

Анна подняла голову. Всё навалилось разом: и причитания старика, и гудение гнуса, и его жалящие, назойливые укусы.

– Вставай. – Старик ухватил её за плечо. – Испугалась?

– Что… что это было? Или… Кто?

– Ничего особенного. – Архиереев уже тащил её в сторону террасы, туда, где на ветру трепетали циганистые разноцветные платья. – Просто хозяин этих мест приходил повидаться с тобой. Всё в порядке. Он тебя одобряет.

– Кто одобряет? Меня? Зачем? Это и есть дедушка, о котором вы говорили?

– Догадливая, – проговорил звонкий голос.

Навстречу им из-за угла террасы вышла женщина в длинном, вышитом по подолу платье. В волосах её, на шее и на руках блистало множество украшений из белого и желтого метала. Солнышко, пробиваясь сквозь кроны лиственниц, будило в самоцветных камнях мириады цветных зайчиков. Но фиалковые маленькие и вострые глаза её ярче самых чистых самоцветов. Смуглое её лицо покрывала тонкая сеть морщинок. Волосы её, расчёсанные на прямой пробор, заплетены в две тугие косы. В каждой косе – десяток колокольчиков, звенящих при каждом её движении.

– Ей плохо. Дай воды, Аграфена, – проговорил старик.

Ничего не ответив, женщина поднялась на террасу и скрылась в доме.

– Вы обратили внимание, на ней платье из натуральной замши, – пробормотала Анна. – The squeak of fashion. И вышивка ручная. А на правой руке…

– Я смотрю, тебе лучше, кэрэ куо.

– Нет. Мне надо выпить.

Тут же явилась Аграфена с мятой оловянной кружкой в руках.

Архиереев помог Анне преодолеть три ступени, ведущие на террасу, и та ухватилась кружку обеими руками, так держится за «баранку» автомобиля неопытный водитель. Анна осушила посуду двумя огромными глотками, едва не захлебнулась, попросила ещё. На её просьбу из дома вышел Осип с большим бидоном в руках. Анну усадили на скамью, сунули в руки кружку, в ноги поставили бидон с водой. Голова всё ещё шла кругом. Напуганное сердце билось слишком часто. По спине меж лопаток, по лбу и по подбородку стекали струйки липкого пота. Неприятно. Хотелось принять душ или, по крайней мере, искупаться в какой-нибудь реке. Как можно выносить такую духоту под столькими слоями одежды? Эта женщина, Аграфена, не носит ни накомарника, ни брезента, и на руках её, и на лице нет следов укусов. Как же она обходится? А Аграфена тем временем обходила террасу, зажигая тут и там каменные курильницы. Сладковатого привкуса плотные дымы струились, улавливая своими потоками солнечные лучики. Дымы окуривали цветастые, злато-бисерные одежды, развешанные на верёвках. Анна насчитала и перещупала пол дюжины очень разных платьев, каждое из которых было сшито из тонкого коттона или шелка самых ярких оттенков. Изумляясь феерии красок, Анна часто моргала глазами. Струящийся по лбу и вискам пот попадал на ресницы, приходилось его смаргивать или тереть глаза через накомарник. Глаза щипало. Она почти ослепла. Угадывала дорогу, двигаясь наощупь. Невесть откуда налетевший ветерок освежал, заигрывал с лёгкими тканями разноцветных платьев. Хотелось подставить ему лицо, пощупать руками, ловить грудью. Анна сняла сначала шляпу с накомарником, потом брезентовую куртку, а потом и клетчатую фуфайку Архиереева, мягкой тканью которой и отёрла пот. Глаза перестал заливать пот, они прозрели, и Анна тут же обнаружила под скамьёй груду пустых флаконов из-под одеколона «Пингвин». Склянки, без каких-либо следов пыли и грязи, казались совсем новыми. Но куда же делся одеколон? Неужели обладательница цветных платьев принимает ванны из одеколона «Пингвин». Анна рассмеялась и едва не расплескала воду из кружки. Теперь она пила уже маленькими глотками, прислушивалась к неспешному разговору мужчин.

– Ну как там дела? Опохмелиться уже есть?

– Полбаночки накапало?