Последний раз я видел Степановну в начале февраля. Мое знакомство с ней внезапно прервалось, как случалось и с другими при аналогичных обстоятельствах. Как выяснилось, Варя попала в беду из-за попытки связаться с Иваном Сергеевичем в Финляндии.
Перед тем как идти к Степановне, я всегда звонил и спрашивал: «Как ваш отец, ему уже лучше?» — что означало: можно прийти переночевать у вас? На что она или Варя отвечали: «Спасибо, все хорошо, он зовет вас в гости, когда у вас будет время».
В последний раз, когда я звонил им, Степановна ответила не сразу. Затем полным нерешительности голосом пробормотала:
— Не знаю… я думаю… я сейчас спрошу… Пожалуйста, подождите минутку.
Я ждал и слышал, что она не отходит от телефона. Наконец она продолжила дрожащим голосом:
— Нет, ему не лучше, на самом деле он очень плох… умирает. — Наступило молчание. — Я собираюсь его повидать, — продолжала она, то и дело запинаясь, — в одиннадцать завтра утром. Вы… вы понимаете?
— Да, — сказал я, — я тоже приду и подожду вас.
Гадая, правильно ли мы поняли друг друга, незадолго до одиннадцати я остановился на углу улицы и стал издалека наблюдать за входом в дом Степановны. Выйдя, она бросила в мою сторону один лишь взгляд, удовлетворившись тем, что я на месте, затем повернула в другую сторону и пошла по Казанской улице. Она оглянулась только раз, убеждаясь, что я следую за ней, и, дойдя до Казанского собора, вошла в него. Я нашел ее в темном углу справа.
— Варю арестовали, — в безысходном отчаянии сказала она. — Не надо вам больше приходить к нам на квартиру, Иван Павлович. Позавчера из Выборга прибыл человек и попросил Варю, если она может, съездить в Финляндию. Они вместе поехали на Финляндский вокзал и сели на поезд. Там они встретили другого человека, который должен был помочь им перебраться через границу. Его арестовали прямо в поезде, а с ним и остальных.
— Ей предъявили серьезное обвинение? — спросил я. — Просто ехать на поезде — это еще не преступление.
— Говорят, обоих мужчин расстреляют, — ответила она. — Но при Варе были только кое-какие вещи для жены Ивана Сергеевича.
Я попытался успокоить ее, обещал, что постараюсь выяснить, как обстоят дела с Варей, и найду какой-нибудь способ с ней связаться.
— Я жду обыска, — продолжила она, — но, конечно, подготовилась. Даст бог, мы когда-нибудь еще встретимся с вами, Иван Павлович. Надеюсь, что встретимся.
Мне было очень жалко бедную Степановну. В своем роде это была прекрасная женщина, хотя часто грубо смотрела на жизнь. Но надо помнить, что она была всего лишь крестьянкой. Когда я выходил за порог собора, что-то заставило меня на миг обернуться, и я увидел, как Степановна, шаркая, подошла к алтарю и пала на колени. Потом я ушел.
Я решил сразу же поручить Полицейскому выяснить все обстоятельства Вариного дела, которое, как я был уверен, не может быть серьезным. Но мне не суждено было ничего разузнать. Больше я никогда не видел ни Варю, ни Степановну и не знаю, что с ними сталось. Бросаемый из стороны в сторону по прихоти обстоятельств, после этого я неожиданно для себя очутился в совершенно иной ситуации, и читатель, если наберется терпения и прочитает еще немного, вскоре узнает, к чему все это привело.
Глава 7
Финляндия
Старая Деревня — дальняя окраина Петрограда в устье самого северного рукава Невы, на берегу Финского залива. Это бедный, захудалый район из не ахти каких летних дач, нескольких дровяных складов да избушек, где живут лесорубы. Зимой, когда залив замерзает, это самое тоскливое из всех тоскливых мест, продуваемое ветрами, которые катят метельные облака по унылой ледяной пустыне. В это время невозможно сказать, где кончается земля и начинается море, потому что низины, берега, болота и море скрыты под общим покрывалом из мягких, похожих на барханы сугробов. В былые времена я любил надевать лыжи и плавно скользить прочь от мира по бескрайним просторам льда, и там, за много миль, лежать и вслушиваться в тишину.
Через несколько дней после того, как мы со Степановной расстались в Казанском соборе, я сидел в одной из самых тесных и дальних избушек Старой Деревни. Стояла темная, безветренная ночь, часы пробили одиннадцать. Если не считать тихого ржания лошади на улице, тишину нарушали только покряхтывания и храп финского контрабандиста, растянувшегося во весь рост на грязном топчане. Однажды, когда лошадь громко заржала, финн вскочил и выругался. Он осторожно приподнял защелку, выскользнул наружу и отвел лошадь за дом со стороны моря, где ее было не так слышно с дороги. Недавно он незаконно доставил в город целые сани масла, а теперь возвращался в Финляндию — вместе со мной.