На льду в тех местах, где смело весь снег, образовались огромные чернильные пятна. На мне была темная одежда. Я кинулся на середину большого черного пятна и посмотрел на свои ботинки. Их было не видно!
В любом случае добраться до берега я бы не смог, так что это был мой единственный шанс. Отбросив пакет на нескольких ярдов от себя, где я мог легко его найти, я плашмя упал на черный лед и лежал не шевелясь, молясь, чтобы меня не заметили.
Я недолго пролежал, прежде чем услыхал приближающийся топот копыт и голоса. Меня искали. Но всадники, как и я, убегая, старались не ступать на скользкие участки черного льда, а их, слава богу, было немало. Пока они скакали кругами, я был уверен, что кто-то из них обязательно наступит прямо на меня! Но в конце концов этого не случилось.
Мне казалось, что прошли часы и дни во тьме и холоде, прежде чем всадники вернулись к саням и, прихватив их, поехали восвояси. Но время измеряется не степенью надежды и отчаяния, а короткими секундами и минутами, и мои светящиеся часы показали мне, что было только половина второго ночи. Какая проза жизни — полвторого!
Неужели мрачные просторы замерзшего моря действительно безлюдны? Кронштадт смутно возвышался на горизонте, темная полоса леса лежала позади меня, и все было по-прежнему неподвижно, как мертвое, за исключением моря подо льдом, которое стонало и плескало, будто изнемогая под непомерной тяжестью огромной ледяной ноши.
Медленно и незаметно я стал подниматься, сперва на четвереньки, потом на колени и, наконец, в полный рост. Конные и сани исчезли, и я остался один. Только звезды мерцали, как бы говоря: «Все кончено! Чуть не попался, да? Но не попался же!»
Странную, должно быть, фигуру представлял я, когда, весь измученный, часов через семь или восемь побрел, спотыкаясь, вверх по крутому берегу с финской стороны. Этот долгий переход по льду был одним из самых трудных, которые мне приходилось когда-либо совершать: я скользил и падал чуть ли не на каждом шагу, пока не приноровился идти по льду. Однако, добравшись до покрытых снегом мест, я прибавил шагу и уверенно продвигался вперед. Один раз, когда я остановился передохнуть, я услышал, как прямо в мою сторону приближаются чьи-то шаги. Я заполз на середину черного пятна и повторил тот же маневр, который спас меня часом или двумя раньше, и залег без движения. Какой-то мужчина торопливо шагал в сторону Кронштадта со стороны Финляндии, прошел в полудюжине шагов от меня и ничего не заметил.
Вскоре после рассвета, совершенно обессилев, я вскарабкался по крутому берегу и вошел в лес. Пока я не увидел вывеску на финском языке, я все еще не был уверен, пересек ли я ночью границу или нет. Но, убедившись, что все-таки пересек, хотя и не зная своего точного местонахождения, я подыскал себе тихое местечко за сараем, упал на мягкий снег и заснул.
Там-то меня и обнаружила пара финских дозорных, они тут же меня задержали и повели на ближайший пункт береговой охраны. Никакие протесты не могли убедить их, что я не большевистский шпион. Когда я назвался англичанином, это только усилило их подозрительность, поскольку мой внешний вид категорически не соответствовал этим словам. Забрав все мои деньги и документы, они заперли меня в камере, но днем доставили в контору коменданта в Териоки, в нескольких милях оттуда.
Я рассчитывал, что комендант, с которым я встречался во время последнего визита в Финляндию, сразу же меня отпустит. Но оказалось, что ситуация кардинально изменилась по сравнению с той, что была шесть недель назад. Был назначен новый комендант, которого не убедил даже состоявшийся в его присутствии телефонный разговор с представителями Британии в финской столице. Максимум, на что он согласился, — это выдать мне временный пропуск как русскому, едущему в Гельсингфорс, из-за чего меня снова задержали в поезде и снова посадили под стражу в главном управлении столичной полиции до тех пор, пока временный поверенный в делах Великобритании своим энергичным вмешательством не добился того, что я вышел на свободу, получив многочисленные извинения со стороны финских властей за вполне естественное недоразумение.
Надеюсь, читатель успел достаточно заинтересоваться моей историей, чтобы захотеть узнать, какие обстоятельства вынудили меня совершить эту внезапную поездку в Финляндию. Их было несколько. Если бы я писал роман и мог дать волю воображению, то, возможно, поддался бы соблазну окончить сюжет непредсказуемой развязкой, представив Зоринского как неверно понятого и недооцененного друга и спасителя, а Степановна, Журналист или Доктор неожиданно оказались бы коварными волками в овечьей шкуре, замыслившими дьявольский план заманить меня в застенки Чрезвычайной комиссии. Однако, поскольку я скован необходимостью фиксировать скучные и зачастую вполне очевидные события по мере их возникновения, читатель не удивится, узнав, что волком в довольно скверной имитации овечьей шкуры (впрочем, достаточно хорошей, чтобы одурачить меня) на самом деле оказался Зоринский.