Брюс. Дорогами Петра Великого

Пипер, Цедергельм и Клинкострём не могли бежать, пока не уничтожат секретную документацию. С трудом они разожгли костёр. И вот запылала дипломатическая почта, тайная переписка, списки агентов.

Меж тем пальба у редута стихла: раненый Роос, окружённый со всех сторон русскими, сдался с тремя сотнями солдат — теми, кто остался от его колонны.

— Граф, они нас всех перебьют! — воскликнул перепуганный Цедергельм, показывая на ворвавшихся в лагерь, разъярённых большими потерями русских гренадер.

— Лучше сдаться гарнизону Полтавы, там по крайней мере солдаты слушают своих офицеров! — решил Пипер и оглянулся: — Где же Клинкострём?

Но тайный королевский посланец уже исчез — он не любил участвовать в капитуляциях!

А через несколько минут перед героическим комендантом Полтавы полковником Келиным появилось несколько штатских. Первый из них отрекомендовался через переводчика канцлером Швеции, графом Пипером. И первое, что услышал Келин от главы шведского правительства, было чистосердечное признание:

— В одной из фур в нашем лагере, герр комендант, лежит походная казна короля, два миллиона рейхсталеров, собранных нами в Саксонии. Боюсь, как бы не разграбили! — Даже в плену граф Пипер оставался прилежным бухгалтером...

Но хотя две правые колонны шведов были разгромлены, и сам шведский лагерь находился уже в руках русских, главная баталия ещё предстояла. Пётр более всего опасался, что король, завидя многочисленность русских войск, не примет боя и повернёт свою армию за Днепр. А там шведы могут соединиться с королём Станиславом и корпусом Крассау, и снова начнётся польская чехарда, в то самое время, когда на южных рубежах назревает война со всей Османской империей.

Вот отчего при построении выведенных из лагеря войск, Пётр, увидев, что русская линия намного длиннее шведской, немедля приказал отослать шесть драгунских полков к Решетиловке для коммуникации с казаками гетмана Скоропадского.

Борис Петрович, важный, дородный, с фельдмаршальской лентой через плечо, сердито засопел, услышав это распоряжение. Под Полтавой не Шереметев, а сам государь вёл войска, но ведь по царскому повелению командующим именовался он, фельдмаршал, случись конфузия — ему первый стыд и позор. Вот отчего Шереметев, обычно не оспаривающий царские приказы, на сей раз возразил твёрдо:

— Государь, девять батальонов пехоты мы оставили в лагере, пять батальонов отослали к Полтаве, казаков Скоропадского держим у Решетиловки, а сейчас ещё шесть драгунских полков выводим из баталии. Негоже то, государь! — бубнил фельдмаршал с завидным упорством, коим издавна славился род Шереметевых. Говорили, что один из Шереметевых при Иване Грозном двадцать пять лет просидел в ханской темнице в городе мёртвых Чуфут-Кале, но не уронил своё посольское достоинство, не дал крымскому хану выкуп. Едино, о чём попросил стражу, — переменить темницу, чтобы окна смотрели на север, на далёкую Россию! Так что словечко «негоже» у Бориса Петровича звучало куда как весомо. Но у Петра была уже счастливая вера, что судьба к нему сегодня милостива, и виктория не за горами. Он ясно видел скорую победу и не боялся, почитай, наполовину разгромленного неприятеля.

— Борис Петрович! Да неужто не побьём шведа равным числом?! — отмёл он укоры фельдмаршала.

Петра в этот день преисполняло ощущение той крепкой и радостной мужской силы и отваги, которые в тридцать семь лет не похожи ни на мальчишеское «море по колено», ни на лисьи старческие хитрости, поскольку в разгар мужского лета с силой соседствует глазомер, с отвагой — мудрость.

И потому не стал он слушать и поддержавшего фельдмаршала Репнина, жаждавшего усилить русскую линию.

— Эх, Аникита Иванович, Аникита Иванович! — Пётр покачал головой. — Да не атаки шведской я боюсь, а ретирады. Уйдут за Днепр, бегай за ними потом по всей Польше! — И приказал твёрдо: — Немедля отвести драгун Волконского к Решетиловке!

В подзорную трубу хорошо был виден муравейник у Будищенского леса, где шведы заново перестраивали свои ряды.

Можно было бы сейчас двинуться в атаку, но король, завидев наступление русских, мог быстро начать ретираду, прикрывшись сильным арьергардом. И тогда бегай за ним и навязывай сам генеральную баталию! Нет, лучше проявить выдержку и подождать, пока по своей горячности король опять не утерпит и сам двинет супротив русских свои войска.

Пётр опустил подзорную трубу и помчался вдоль строя армии. Останавливаясь у каждого полка, царь обращался одинаково к офицерам и солдатам. Для него все они были воины, кои грудью заслоняли Муравский шлях на Москву, и шведам, и стоявшим за ними татарам и турецким янычарам, те не то что разорят, но и вытопчут всю Россию.

До Петра не было ещё такого, чтобы московские цари обращались с прямым призывом к войску. Он в этом смысле тоже был первопроходцем.

Военные историки любят цитировать речи Наполеона к своим солдатам. Но Наполеон был захватчик и, как и Карл XII, говорил обычно солдатам о славе и трофеях, — Пётр говорил о защите Отечества!