Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Повторяю: вода равна времени и снабжает красоту ее двойником. Отчасти вода, мы служим красоте на тот же манер. Полируя воду, этот город улучшает внешность времени, делает будущее прекраснее. Вот в этом его роль во вселенной и состоит. Ибо город покоится, а мы движемся. Слеза тому доказательство. Ибо мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся в будущее, а красота есть вечное настоящее. Слеза есть попытка задержаться, остаться, слиться с городом. Но это против правил. Слеза есть движение вспять, дань будущего прошлому. Или же она есть результат вычитания большего из меньшего: красоты из человека. То же верно и для любви, ибо и любовь больше того, кто любит (7, 56).

Этот пассаж, помещенный сразу же за личным и эмоционально окрашенным воспоминанием об У.Х. Одене, завершает эссе, и последняя его афористическая мысль, «любовь больше того, кто любит», может рассматриваться как признание автора в профессиональном и сыновнем чувстве к Одену. И все же в текстовом пространстве «Набережной» образ слезы и тема красоты также относятся к Эзре Паунду, поэту-модернисту, который, хоть он и не столь важная фигура для Бродского, как Оден, является признанным «венетофилом». Один из длинных абзацев в довольно фрагментарном эссе Бродского посвящен описанию визита автора в компании Сьюзен Зонтаг к вдове Паунда, Ольге Радж, позволяющему Бродскому высказаться о творчестве Паунда и его сомнительному положению после Второй мировой войны:

Начать с того, что в моей области Эзра Паунд важная шишка, практически целая отрасль. Масса американских графоманов обрели в нем и учителя и мученика. В молодости я довольно много переводил его на русский. Переводы вышли дрянь, но чуть не были напечатаны <…> Оригинал мне нравился за нахальную свежесть, за подтянутый стих, за стилистическое и тематическое разнообразие, за размах культурных ассоциаций, в ту пору мне недоступный. Еще мне нравился его лозунг «это нужно обновить» – то есть нравился, пока до меня не дошло, что настоящая причина «обновления» в том, что «это» вполне устарело; что, в конечном счете, мы находимся в ремонтной мастерской. Что касается его невзгод в лечебнице Св. Елизаветы, то, на русский взгляд, выходить из себя тут было не из-за чего и во всяком случае это было лучше девяти граммов свинца, которые бы он заработал в другом месте за свой радиотреп в войну <…> Стоило бы, по-моему, издать его стихи и речи в одном томе, без всяких ученых предисловий, и посмотреть, что получится. Поэт первый обязан помнить, что время не знает о расстоянии между Рапалло и Литвой <…> Он все еще котировался у некоторых моих друзей, и теперь меня ждала встреча с его старухой (7, 32).