Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Эта оценка жизни и творчества Паунда обнажает автобиографический нарратив, показывающий становление автора на пути от поэтического ученичества к признанному мастерству, а также повествующий о превращении молодого ленинградского поэта (чей опыт пациента советской психиатрической больницы дает ему право обсуждать ситуацию Паунда) в живущего в Нью-Йорке писателя. Достигнув этого уровня мастерства посредством поэтического перевода, который ввел его в центр англоязычной литературы, Бродский теперь окружен интеллектуалами-космополитами, многие из которых были идолами его советской юности.

Разница между положением Бродского и Паунда очевидна, особенно на фоне того, что Бродский был сыном морского офицера-еврея, разжалованного после войны в ходе советской антисемитской кампании, а Паунд участвовал во время войны в пропаганде фашистской идеологии. Перед частью о Паунде в эссе Бродского рассказывается о фотографии военной казни трех литовцев немецкими солдатами, что предшествует теме антисемитизма, центральной в рассказе о Паунде, – отсюда и противопоставление Литвы и итальянского Рапалло, в котором Паунд жил во время войны. Но, несмотря на эти различия, есть и сходство культурных позиций и эстетических установок Бродского и Паунда, подчеркнутое их отношением к Венеции. Хотя Бродский вошел в англоязычную литературу в последнюю треть двадцатого столетия, он занял позицию, которую Паунд занимал в начале века. Оба они, и Паунд, бывший американский патриот из Индианы, и американизированный русский поэт-эмигрант из Ленинграда Бродский, стремились ассимилировать европейские традиции и культурные достижения в их восхищении Италией, и особенно Венецией, которую считали центром этих культурных достижений[345]. Паунд жил в Венеции в разные периоды своей жизни и умер там в 1972 году. Его первая книга стихов была подготовлена и напечатана там и включала целый ряд стихотворений о Венеции, которая не менее важна и для его поздних Cantos, особенно 17 и 14–16, а также автобиографического эссе «Неосмотрительность». Хотя постоянная ностальгия в эссе Бродского существенно отличается от семейной хронологии в эссе Паунда, в них есть сходные самоироничные пассажи по поводу культурной позиции авторов в Венеции. Как иронично замечает Паунд, «Венеция – прекрасное место, если приехать сюда из Кроуфорда, штат Индиана»[346]. Взятый в этой перспективе, пассаж о Паунде в «Набережной неисцелимых» может быть рассмотрен как яркий пример страха влияния, а с учетом воспоминаний Бродского о том, что он переводил Паунда в юности, не кажется невозможным допущение, что образ слезы, столь важный для «Набережной неисцелимых» и ряда стихотворений Бродского, восходит к первому стихотворению Паунда о Венеции, «Ночной литании»[347]:

Да, ты разместил эти строки во мне,
очарованный ряд.
И эту Венецию, город твоей красоты,
ты мне показал,
Пока ее сладость не стала во мне
делом плача.

О Боже, какую великую милость

сотворили мы где-то
и забыли о ней,
Что ты это чудо даруешь нам,
О, Господи вод[348].
(Пер. Ольги Седаковой)