Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Когда русский поэт, такой как Бродский, – сознательно выстраивающий свои поэтические связи, твердо верящий в значение языка, преследовавшийся советскими властями и одержимый темой смерти начиная с самых ранних стихотворений, – успешно перевоплощается в русско-американского писателя, а после смерти оказывается похоронен в Венеции, городе, который он идеализировал в своем творчестве, то оказывается реализованным самым ошеломляющим образом не просто миф о смерти писателя, но миф о смерти писателя в Венеции. Литературная карьера Бродского, его ранняя смерть из-за болезни сердца, его восхищение Венецией и тот факт, что он похоронен на венецианском кладбище неподалеку от Дягилева и Стравинского, а также его широкая посмертная слава в России бросают вызов одной из центральных метафор литературной критики XX века, отраженной в названии книги Ролана Барта «Смерть автора».

Выражаясь более конкретно, литературная личность Бродского поддерживает аргумент о неприложимости концепций Фуко и Барта к русскому контексту, выдвинутый Светланой Бойм. Как замечает Бойм, «за концепцией стирания реальности Фуко, белизной Малларме подразумевается присутствие нормативного среднего класса, бессобытийной жизни и присвоенного исторического контекста, который делает это возможным <…> В других контекстах, например в русском, присутствует другое понимание того, что Эйхенбаум назвал „судьбой писателя“, то есть ощущение необычайной важности гражданской и духовной миссии писателя, которое не может быть стерто из русского или советского культурного сознания»[395]. Тем не менее в постсоветской дискуссии о культуре в девяностые годы одной из горячих тем была потеря значимости писателя в его традиционной роли культурного и морального лидера[396]. Даже если, как подразумевает Светлана Бойм, русская литературная критика (или, как она прямо утверждает, русское культурное сознание) была не готова принять идею о растворении субъективности автора в дискурсе или генерируемом читателем понимании текста, эти споры о роли писателя свидетельствовали о необходимости пересмотра социальной значимости автора и связанных с ней мифов. «Смерть автора» в этом смысле стала модной в России концепцией в процессе обсуждения литературного постмодернизма[397]. Хотя восприятие Бродского в России подтверждает утверждение Бойм о культурной роли писателя, есть некоторые признаки развития других тенденций[398]. Мнение, высказанное одним из русских рецензентов сборника «Венецианские тетради: Иосиф Бродский и другие», показывает несколько другую точку зрения: «Казалось бы, что может быть банальнее для читающего человека, чем тема „Бродский и Венеция“? Известны стихи поэта, посвященные этому городу; известно, что поэт похоронен в этом городе»[399]. Даже несмотря на то что отношение рецензента к книге и ее содержанию становится более положительным при дальнейшем изложении, тон начала показывает некоторое чувство утомления. Эта реакция на Бродского и его связь с Венецией показывает, что русский миф о поэте, романтический образ, сохранявшийся в литературной практике и читательских ожиданиях на протяжении жизни поколений, начал терять свою силу. Биографическая легенда и поэтическая судьба Бродского стали кульминацией этого мифа. С этой точки зрения смерть Бродского возвестила о смерти русского мифа о поэте в его романтической и модернистской версиях; по крайней мере, так она воспринималась в некоторых читательских кругах. Соответственно, есть целый ряд высказываний о Бродском и Венеции, которые прямо противоположны такому восприятию и поддерживают позицию Светланы Бойм[400]. Венецианские стихи и проза Бродского широко представлены в антологии «Знаменитые русские в Венеции», автор-составитель которой, Алексей Кара-Мурза, также включил в нее фотографии мест, связанных с Бродским: отели, в которых он останавливался, рестораны, которые предпочитал, кладбище, где похоронен, и один из венецианских дворцов, где, согласно автору, «в апартаментах лорда Байрона был организован поминальный вечер И.А. Бродского после перезахоронения в Венеции»[401]. Венеция Бродского стала местом туристического притяжения для русских, в русском художественном сознании она неотделима от образа поэта[402].