Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Бродский датирует «Посвящается Джироламо Марчелло»[407] 1988 годом в сборнике «Пейзаж с наводнением», однако в русском собрании сочинений стоит дата «1991», сигнализируя о дистанции между этим текстом и его предыдущими стихотворениями о Венеции, выражающейся в изменении отношения повествователя к городу и своему месту в нем[408]. Это первое из венецианских стихотворений, в котором Бродский оглядывается на собственное туристическое прошлое здесь, делая это почти таким же образом, как в «Набережной неисцелимых». Для текста не характерно обыгрывание классических поэтических форм, которое представлено в «Венецианских строфах» или «В Италии». Скорее его неметрическая просодия и нерифмованные строки, структурированные стиховыми переносами, напоминают мемуарную прозу «Набережной неисцелимых»:

Однажды я тоже зимою приплыл сюда
из Египта, считая, что буду встречен
на запруженной набережной женой в меховом манто
и в шляпке с вуалью. Однако встречать меня
пришла не она, а две старенькие болонки
с золотыми зубами. Хозяин-американец
объяснял мне потом, что если его ограбят,
болонки позволят ему свести
на первое время концы с концами.
Я поддакивал и смеялся.

Набережная выглядела бесконечной

и безлюдной. Зимний, потусторонний
свет превращал дворцы в фарфоровую посуду
и население – в тех, кто к ней
не решается прикоснуться.
Ни о какой вуали, ни о каком манто
речи не было. Единственною прозрачной
вещью был воздух и розовая, кружевная
занавеска в гостинице «Мелеагр и Аталанта»,
где уже тогда, одиннадцать лет назад,
я мог, казалось бы, догадаться,
что будущее, увы, уже
настало. <…>
(СиП, 2, 177)

Вспоминая в начале стихотворения об одном из прошлых приездов в Венецию, гостинице «Мелеагр и Аталанта» и том, что было «одиннадцать лет назад», повествователь задает диалог между собой в прошлом и собой в настоящем. Даже если это воспоминание относится к поездке, состоявшейся после его первой остановки в «пансионе Аккадемия», описанной в «Лагуне» (что было почти за двадцать лет до этого), «Посвящается Джироламо Марчелло» может быть рассмотрено как ответ зрелого поэта на усилия более молодого поэта свести счеты с судьбой в первом венецианском стихотворении. В «Лагуне» он представляет себя как «тело в плаще», которое «обживает сферы», где «нет грядущего, но всегда / есть настоящее». В позднем стихотворении, ретроспективно «защищаясь / от собственных максим» и более не «имитируя мебель» (образ, который отсылает к подробному описанию номера в «Лагуне»), поэт осознает, что «мог, казалось бы, догадаться, / что будущее, увы, уже / настало», поскольку «когда человек один, / он в будущем». Если тогда мысли о смерти и собственном горе возникали в его сознании, теперь они тщетны, ибо «теперь умереть от горя / боюсь, означало бы умереть / с опозданием».

Поза стареющего писателя создается с помощью ретроспективного взгляда на более ранний приезд в Венецию, отсутствия единственного свидетеля этого визита («американца») и образа набережной, кишащей «подростками, болтающими по-арабски». Эта поза доведена до логического конца в финале: «Похоже, что уцелели / только я и вода: поскольку и у нее / нет прошлого». Вода связана с ходом времени в «Лагуне», где

створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне – ее одну.
(СиП, 1, 395)