Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это – временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берет —
Пространство, друг, сребролюбиво!
(СиП, 1, 325)

Противопоставление Времени и Пространства здесь предвосхищает афористично высказанную в «Набережной неисцелимых» мысль о превосходстве времени над пространством и связи пространства с красотой. В последней строфе стихотворения «С видом на море» обыденный взгляд повествователя сменяется более элегичным, причина поездки к морю видится в успокаивающем морском пейзаже:

Когда так много позади
всего, в особенности – горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство —
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
(СиП, 1, 325–326)

В элегии, написанной годом раньше в Ялте, лирический герой чувствует если не «сиротство», то острое одиночество, пусть и вызванное его собственными действиями. Это стихотворение – одна из попыток Бродского продолжить линию, начатую пушкинским «…Вновь я посетил…», и оно отзывается потом в «Посвящается Джироламо Марчелло»:

Однажды этот южный городок
был местом моего свиданья с другом;
мы оба были молоды и встречу
назначили друг другу на молу,
сооруженном в древности; из книг
мы знали о его существованьи.
Немало волн разбилось с той поры.
Мой друг на суше захлебнулся мелкой,
но горькой ложью собственной; а я
пустился в странствия.
И вот я снова

стою здесь нынче вечером. Никто

меня не встретил. Да и самому
мне некому сказать уже: приди
туда-то и тогда-то.
(СиП, 2, 305)

Кроме того что оба стихотворения начинаются с «однажды», «Элегия» и «Посвящается Джироламо Марчелло» описывают одну и ту же лирическую ситуацию: вновь посещаемое место, «южный городок», ожидание встречи и предательство, которое в первом стихотворении связано с «мелкой, / но горькой ложью», а во втором подразумевается благодаря образу отсутствующей «жены», которая должна была бы встретить повествователя[411]. Завершающая «Элегию» мысль суммирует лирические ощущения, характерные и для позднего стихотворения:

Видимо, земля
воистину кругла, раз ты приходишь
туда, где нету ничего, помимо
воспоминаний.
(СиП, 2, 305–306)

В ялтинской элегии Бродский перелицовывает элегическую идентичность, выработанную Пушкиным в южной ссылке, с ее овидиевскими нотами. В русском модернистском дискурсе изгнания это уже делал Мандельштам в «Tristia». «Посвящается Джироламо Марчелло» переносит этот топос в другое, но сходное пространство. Как и Ялта на Черном море, Венеция на Адриатическом воспринимается как экзотическая, южная и связанная в высокой литературной традиции с образами воды и изгнания. Последние три венецианских стихотворения Бродского высвечивают еще одну схожую черту: оба места связаны с эротическими мотивами.