Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Среди русских имперских мифологем, которые Бродский использует в «Путеводителе», есть и историческая идентификация России как Севера – я имею в виду идею о специфически петербургской ассоциации, связывающей «добродетель с пропорциональностью», когда «старая греческая идея <…> перенесена под северные небеса». Связь России с Севером была декларирована и развита в поэтике русской торжественной оды, где она была связана с рядом метафор, поддерживающих связь России с Европой. Несмотря на юный возраст, Российская империя с ее столицей – Северной Пальмирой – выступала на равных с европейскими державами[159]. Романтики XIX века создали популярный топос сурового Севера, трансформировав его идеологическое содержание, заданное предшествующей эпохой. Север больше не был знаком связи России с Европой, он стал символом уникальности русского характера[160]. В поздний советский период, согласно воображаемой географии, описанной Петром Вайлем и Александром Генисом в книге «60-е. Мир советского человека», эта романтическая идея продолжала работать в нарративах русской интеллигенции, определяющих национальную и имперскую идентичность. В 60-е каждый россиянин, как отмечают Вайль и Генис, «ощущает значительность державы», площадь которой «одна шестая суши» и которой «отведена целая сторона света – Север». Вайль и Генис связывают Север не просто с Россией, но с Сибирью, которая важна как пространство, где проявляется «русская удаль», традиционно связывавшаяся с русским характером. Авторы книги связывают Север – вполне в духе романтической традиции – с суровостью русского национального характера, особенно в его мужском проявлении, когда исторические события, описываемые историками как колонизаторский процесс вооруженного завоевания Сибири, систематические научные исследования (геология и картография), коммерческая эксплуатация и экстенсивная русификация туземных народов романтизируются как строительство империи, основанное на «отчаянной храбрости» героев[161]. Предположение Вайля и Гениса подтверждается наблюдением Йоста ван Баака, что в советскую эпоху понятие «Север» определяло конструирование русской мужественности как в официальных советских нарративах о героях социализма, так и в противопоставленных им нарративах ГУЛАГа, равно как и в неподцензурных и диссидентских нарративах в целом, что видно и по эссе Бродского[162].

Значение, которое автор «Путеводителя» вкладывает в понятие «Север», подобно тому, которое описывают Вайль и Генис. Бродский создает мифопоэтический нарратив, знакомый читателям его поэзии, в которой Север выступает как место, где проявляются творческие способности и создается коллективная мужская идентичность[163]. В стихах Бродского качества, связанные с Севером, не всегда представляются привлекательными – см. в шутливых строках «Эклоги 4-й (Зимней)»: «Я не способен к жизни в других широтах. / Я нанизан на холод, как гусь на вертел» (СиП, 2: 91), – но неизменно даются как что-то необходимое для морального очищения лирического героя и утверждения его мужественности и самого существования. Семантическое поле, связанное с Севером, ассоциируется в его поэзии с Норенской, местом его архангельской ссылки – см., например, «К северному краю» – и с балтийским регионом, в котором находится Ленинград/Петербург – см. часто включающееся в сборники «Я родился и вырос в балтийских болотах…» (в английском переводе оно открывает цикл «Часть речи») с его образом «серых цинковых волн» и утверждением мужественности лирического голоса, которое эти балтийские болота обеспечивают.