Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Ораторский пафос Маяковского, направленный против империализма и колониализма, окрашивает прежде всего такие его американские стихи, как «Сифилис», «Блек энд уайт» и «Христофор Коломб», отражающие политические убеждения и революционный энтузиазм автора, с одной стороны, и социально-политические условия современной ему Латинской Америки, с другой. Тем не менее в стихотворении, озаглавленном «Мексика», репрезентативные стратегии, которые Маяковский использует для политической агитации, строятся на приемах лирической поэзии. Поэт изображает социальное неравенство в мексиканском обществе сквозь призму собственного детского чтения. Маяковский прибыл в Мексику морем из Кубы и описал свои ожидания прибытия так:

Сколько миль воды
   винтом накрыто, —
и встаёт
   живьём
      страна Фениамора
Купера
   и Майн Рида[170]

.

Но вместо диких и отважных индейцев, романтизированных в литературе XIX века, их бледнолицый брат (как называет поэт своего лирического героя) встречает нищету и угнетение коренного народа, занятого тяжелым трудом в порту Веракрус:

И берёт
   набитый «Лефом»
      чемодан
Монтигомо
   Ястребиный Коготь[171]

.

Первое комическое знакомство с мексиканской реальностью, не соответствующей юношеским ожиданиям, вдохновленным приключенческими романами, перерастает в сардоническое замечание об именах вождей ацтеков, ставших марками пива:

Героика
   нынче не тема.
Пивною маркой стал Моктецума,
пивною маркой —
   Гватемок[172]

.

Высказав собственное разочарование, прославив доколумбову Мексику и прокляв потомков колонизаторов, остающихся у власти, Маяковский переходит к прямым политическим высказыванием. Он проводит параллель между Мексикой и Латвией, «родственными жанрами», как он их называет, подразумевая, что обе страны олицетворяют для него буржуазное общество: Мексика – это «Латвия тропического леса»[173]. Ближе к концу текста политическое послание становится прямой пропагандой с перечислением имен мексиканских коммунистов и финальным восклицанием:

Скорей
   над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись![174]

Взятое в контексте советской идеологии 20-х годов, стихотворение Маяковского иллюстрирует преобладающий в это время ленинский подход к Латинской Америке, которая помещается на карту капиталистического империализма и отношения которой с мировым капиталом рассматриваются в сравнении с дореволюционной Россией – соответственно, в будущем латиноамериканские страны должны пойти по пути молодой Страны Советов[175].

Ко времени приезда в Мексику Бродского империалистические устремления самого Советского Союза стали очевидны для критически настроенной интеллигенции, и основанием сравнения становится для Бродского не место двух стран в дореволюционном капиталистическом миропорядке, а агрессивная авторитарная власть в обоих государствах. В Мексике середины семидесятых, которой правят Луис Эчеверриа и основанная в 1929 году Институционно-революционная партия (ИРП), Бродский узнает черты советского режима:

Я ожидал увидеть что-то вроде нашей среднеазиатской республики. И точно – было очень похоже. Когда самолет пошел на посадку, на склоне холма я увидал выложенную камнем или чем еще огромную надпись: «Viva Eccevaria!» Это тогдашний президент – Эччеварриа. Ну, это понятно, это узнаваемо. Когда мы приезжали на телевидение, то проходили несколько ступеней контроля. Три или четыре раза, пока добрались до студии, вооруженные солдаты проверяли наши документы. Тогда в Латинской Америке было довольно опасное время, в Мексике, в частности. И мне пришло в голову, что непонятно: то ли эти войска охраняют телевидение, то ли только что его захватили. Что примерно одно и то же[176].

С советской точки зрения Мексика напоминает Бродскому не Латвию, но одну из среднеазиатских республик, экзотическую и полностью поставленную под военный контроль.

Параллели между СССР и Мексикой прослеживаются сквозь весь цикл Бродского и видны, например, в значениях, которыми Бродский наделяет реалии Мехико в «Мексиканском романсеро»: