Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Возвращаясь к «Путеводителю», необходимо отметить, что это фрагментарный текст, насыщенный иногда ироничным и всегда сознательным использованием русской культурной мифологии и интеллектуальных стереотипов. Из фрагментов, пропитанных ностальгией по личным и общим потерям, складывается последовательный авторский нарратив. Это история об истоках, коренящаяся в дискуссиях о русской национальной идентичности и культурном самоопределении. Она восходит к XVIII веку, но рассказана с новым энтузиазмом и с философской ориентацией на период романтизма, сливающейся с мифотворчеством наступившего через сто лет Серебряного века. Создавая текст с позиции, внеположной по отношению к СССР, хотя и не без влияния советской мифологии, Бродский возвращается к русской имперской культуре и взглядам, характерным для периода строительства империи, тесно связанного с созданием реального и воображаемого городского пространства Петербурга. Он отказывается от традиции восприятия города в литературе XIX века, связанной с негативным потенциалом дуалистического мифа, отраженного в городском фольклоре. Вместо этого он возвращается к культу города рубежа веков, возникшему как реакция на эту традицию. Идеализируя неоклассическую эстетику Петербурга и оглядываясь на идею города, отраженную в искусстве и литературе Серебряного века, «Душе Петербурга» Анциферова и работах Бенуа, Бродский основывается на мифе, созданном в панегирической литературе и архитектуре XVIII века, – вот два периода развития русского имперского дискурса. Значения, которыми Бродский наполняет Ленинград/Петербург и его монументальные здания в советской постутопической или послесталинской перспективе, вызывают ностальгическое и позитивное отношение к имперскому прошлому. А оно, в свою очередь, воссоздает Петербург как центр и главное достижение имперской мощи, сливаясь с авторской ностальгией. Противоречивая политика имперской ностальгии позволяет Бродскому воспринимать Российскую империю как подлинную и легитимную, в отличие от абсурдной советской империи, которую он покинул. Поэзия в таком представлении возникает как продукт имперской культуры и одновременно средство ее поддержания.

Русский имперский дискурс XVIII века, на котором основывается Бродский, в свою очередь вдохновлен верой Европы в превосходство своих культурных достижений. Это убеждение подкрепляет ленинградский евроцентризм, который определяет авторскую позицию Бродского в «Путеводителе» и в других его эссе о родном городе. Когда подобные имперские образы переносятся на неевропейские территории постколониальной эры, идеологическая ориентация ностальгии Бродского меняется и приводит к совершенно иной перспективе.

3. ПОСТКОЛОНИАЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ. МЕКСИКА

Если бы кто-то захотел найти сходные впечатления от поездок русских писателей в Латинскую Америку, путешествия в Мексику Маяковского (1925) и Бродского (1975) прекрасно бы для этого подошли. Оба приехали в Мексику как знаменитые поэты, пишущие по-русски, и оба были приняты ведущими мексиканскими интеллектуалами и людьми искусства своего времени. Маяковского встретил Диего Ривера, а Бродского принимал Октавио Пас. Оба были к тому времени опытными путешественниками, и оба отразили свои впечатления от Мексики в стихах – Маяковский в цикле «Стихи об Америке», Бродский в «Мексиканском дивертисменте»[168].

Но, несмотря на это внешнее сходство, сравнение показывает ряд расхождений между двумя поэтами и их творческими биографиями. Маяковский приехал в Мексику как знаменитый представитель молодого советского государства. До поездки он получил широкую известность как автор рекламных плакатов со стихами, сделанными в том числе по заказу Госиздата. Его привилегированная позиция в советской культуре отражалась также в возможности беспрепятственно и часто путешествовать за границу. Литературная слава Бродского, напротив, упрочилась за пределами СССР, в эмиграции, и его успех у русских читателей частично был связан с деконструкцией официальной риторики стагнирующей советской империи. Он на личном опыте был знаком с советской репрессивной системой и даже за границей продолжал чувствовать брежневское давление на интеллигенцию[169]. Иными словами, два поэта приехали в Мексику в разные исторические моменты и с разными политическими убеждениями – что прекрасно видно по их мексиканским стихам.