Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Есть один факт, который властно господствует над нашим Историческим движением, который красною нитью проходит чрез всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать, всю ее философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия: это – факт географический[261].

Та же тревога пронизывает пророческое восклицание Пушкина: «История древняя есть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть история христианства. Горе стране, находящейся вне европейской системы!» А изгнанный из страны Александр Герцен переформулировал идеи Чаадаева в своем утверждении, что славяне «более принадлежат географии, чем истории»[262].

Эссе Бродского воскрешает это беспокойство XIX века, но без христианских обертонов Чаадаева и данное в историческом контексте второй половины XX века: Россия, теперь в виде Советского Союза, оказывается вне европейской системы ценностей. В варианте Бродского чаадаевский нарратив отделения принимает следующий вид:

Комбинация Римского Права, принимаемого в Риме более всерьез, нежели в Византии, и собственной логики внутреннего развития Римской Церкви действительно определилась в этико-политическую систему, лежащую в основе так называемой западной концепции государственного и индивидуального бытия. Как почти всякий развод, и этот, между Византией и Римом, был далеко не полным: масса имущества оставалась общей. Но, в общем, можно утверждать, что названная концепция очертила вокруг себя некий круг, который именно в концептуальном смысле Восток не переступал и в пределах которого – весьма обширных – и выработалось то, что мы называем или подразумеваем под Западным Христианством и вытекающим из него миропониманием (СИБ2, 5, 299).

Россия оказывается вне круга западных ценностей и западного христианства, став «добычей» Византии:

Если цивилизации – именно какие они ни на есть – действительно распространяются, как растительность, в направлении, обратном оледенению, с Юга на Север, то куда было Руси при ее географическом положении деваться от Византии? Не только Руси Киевской, но и Московской, а там уж и всему остальному между Донцом и Уралом? <…> Деваться Руси от Византии было действительно некуда, подобно тому как и Западу от Рима. И подобно тому как он зарастал с веками римской колоннадой и законностью, Русь оказалась естественной географической добычей Византии <…> Но распространение ее на Север происходило в период все большего воцарения полумесяца, и чисто физическая мощь Высокой Порты гипнотизировала Север в большей мере, нежели теологическая полемика вымирающих схоластов (СИБ2, 5, 310. Курсив мой. – С.Т.).

В историческом воображении Бродского Россия становится жертвой чаадаевского «географического факта». Историческая Русь была византинизирована в силу ее географического положения к северу от Византии, между «Востоком» и «Западом».