Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Мир искони делился на две части – Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это – два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, обнимающие весь жизненный строй человеческого рода. Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. По этим первоначальным данным естественно сложилось общество. На Востоке мысль, углубившись в самое себя, уйдя в тишину, скрывшись в пустыню, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами земли; на Западе идея, всюду кидаясь, вступаясь за все нужды человека, алкая счастья во всех его видах, основала власть на принципе права; тем не менее и в той, и в другой сфере жизнь была сильна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях[282].

Нарратив Чаадаева, соединяя естественную и культурную историю через органическую метафору, типичную для романтической мысли, описывает набор концептуальных оппозиций, ставших общим местом для европейских представлений о Востоке: пассивность, замкнутость в своем внутреннем мире, декларируемую духовность и жесткие иерархии, тогда как Запад охарактеризован через активность, открытость миру, рациональность, равенство и законность[283]. Эта дихотомия становится еще более явной, когда Чаадаев начинает рассуждать об окончательной победе Запада над Востоком:

Первым выступил Восток и излил на землю потоки света из глубины своего уединенного созерцания; затем пришел Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, своим живым словом и всемогущим анализом, овладел его трудами, кончил начатое Востоком и, наконец, поглотил его в своем широком обхвате. Но на Востоке покорные умы, коленопреклоненные пред историческим авторитетом, истощились в безропотном служении священному для них принципу и в конце концов уснули, замкнутые в своем неподвижном синтезе, не догадываясь о новых судьбах, которые готовились для них; между тем на Западе они шли гордо и свободно, преклоняясь только пред авторитетом разума и неба, останавливаясь только пред неизвестным, непрестанно устремив взор в безграничное будущее[284].

Превосходство Запада над Востоком подчеркнуто образом «покорных умов», которые «истощились» и «уснули», уступая «историческому авторитету». Запад являет собой движение и персонифицирует будущее, тогда как стагнирующий Восток остается в прошлом – иными словами, Запад равен времени, Восток – пространству. В конце концов, Восток заслуживает формулировки Чаадаева: «кругом нас сохранился один лишь прах»[285].