Бронте

Шарлотта в бессонные ночи вспоминает своего любимого учителя, интересно чтобы он посоветовал, как бы поступил, если бы у него был такой же брат? Как ей не хватает его! Как там мадам Эжер? Как поживают их детки? Доволен ли ученицами её строгий профессор? У неё даже возникла мысль написать книгу и посвятить её этому замечательному, как она считала преподавателю литературы и языка, к которому она испытывала безграничное уважение. Она мечтает, что как только у неё будет достаточно денег на поездку на континент, она непременно поедет в Брюссель, навестить семейство Эжер.

Патрик Бронте опасался, что скоро совсем ослепнет. Его угнетала сама мысль о грядущей немощи, ему, известному в округе проповеднику, придётся всё больше полагаться на помощь викария, но разве тот может его заменить достойно. Он из кормильца превратиться в обузу для семьи. Уже сейчас Шарлотта вынуждена проводить возле него несколько часов, читая ему вслух прессу, журнальные новинки и любимые его книги. Что же делать, на всё воля Божья! К чему роптать? Разве этим что-либо исправишь. Ни дочери, ни Табби не слышали от него злых, раздражённых слов, он выражал лишь только заботу и беспокойство о домочадцах и сыне, а вид его всё чаще становился удручённым, его мучили мысли о проходящей молодости его дочерей, о неустроенной судьбе Брануэлла, у которого будущее было уже не только не блестящим и многообещающим, а напротив серо и уныло.

* * *

Дни соперничали с ночами, кто из них длиннее, последние явно проигрывали, с каждыми новыми сутками становясь короче и теплее. Солнечная погода радовала сердца, бодрила и вселяла оптимизм. Природа благоухала, сверкала яркими красками цветов и травы, листвы и небосвода. Ветер уже не студил, а освежал. Иногда с низин и болот наползал бледно-серый туман, поглощая всё на своём пути и, казалось, задохнёшься от того, что он обступает со всех сторон. Но, вот проходит время, и эта сероватая мгла редеет и оказывается, что ей не по силам поглотить мир и вокруг по-прежнему, а страшного и душного монстра уж нет и в помине. Порой из сизоватых туч срывается такое множество капель воды, они сливаются в струи, готовые затопить округу. Да ещё вдобавок случаются грозы, когда грохот грома заставляет присесть от страха путника, а обитателей домов притихнуть в каком-нибудь укромном углу. Таинственные и пугающие вспышки молний словно раскалывают сизую поверхность туч, обнажая в трещинах пламенеющее их нутро. Как красивы и притягательны они, и какие завораживающие, и как ужасны и смертоносны их прикосновения! Скоротечная гроза, грохоча и сверкая, уходит за горизонт, оставляя землю умытой, воздух очищенным.

В июне Шарлотта навещала свою подругу и отсутствовала в доме несколько дней. Каково было её удивление, когда по возвращении в пасторат она застала там Брануэлла, которого там быть не должно. В этот же день он получил письмо от своего хозяина, где говорилось, что в его услугах больше не нуждаются. Мистер Робинсон в резких словах выражал недовольство им и предупредил, чтобы Брануэлл не смел общаться ни с одним членом его семьи. Брануэлла это письмо ошеломило, он сделался, словно одержим, застонал, обхватил голову руками, забегал по комнате в исступлении, бормоча что-то себе под нос. В доме все перепугались, окружили его, боясь вымолвить хоть слово. Отец, вошедший в гостиную присел на диван, молчал, сопереживая сыну, наконец, он промолвил:

— Ну, что ты сынок так убиваешься. Потерял место, несправедлив к тебе хозяин, ну и Бог с ним. Бог его рассудит. Не такая уж это великая трагедия.

— Ах, папа, Вы не знаете, как это для меня важно!

— Конечно, сынок. У тебя уже есть опыт, ты другое место найдёшь.

— Да не нужно мне другого!

— Но что же сделать, коли сюда нельзя воротиться.

— В этом и беда вся!

— Нет, сынок, это не беда, и даже не горе. Неприятно, конечно…

— Да, что Вы папа говорите! Я же теперь не увижу её!

— Кого?

— Миссис Робинсон!

— Брануэлл, мальчик, мой, о чём ты?

— Я люблю её! Я не знаю смогу ли я жить вдали от неё! Ни говорить, ни видится! Я не вынесу этого! — Брануэлл больше не мог сдерживать себя и выдал свою тайну. Он, бросился на кровать, плечи сотрясались от горьких рыданий, успокоиться он никак не мог.