Будапештская весна

Мама засмеялась и сказала, что подумает. Я, разумеется, тут же помчался обрадовать Катеньку этим известием, а чтобы не отпугнуть ее, соврал, что завтра мама уезжает в провинцию и дома, кроме меня, никого не будет. Мы договорились встретиться у Базилики ровно в пять. Нужно было спешить — послезавтра, в понедельник, Катенька уезжала к себе в Комаром.

Я решил выйти из дому только тогда, когда там будет все в порядке, то есть когда мама уйдет. Однако в тот день ей, как назло, захотелось немного поспать после обеда. Боясь, как бы она не заснула слишком крепко, я старался побольше шуметь в соседней комнате: перекладывал книги с полки на полку, делая вид, что стираю с них пыль.

Однако мама крикнула мне, чтобы я немедленно прекратил шуметь, так как у нее и без этого голова разламывается. И вообще она устала и неважно себя чувствует…

Я подошел к ее кровати и, встав перед нею на колени, начал умолять маму не делать меня несчастным. Она ответила, чтобы я оставил ее в покое, потому что я задумал вообще очень некрасивое дело: где это видано, чтобы сопливый мальчишка гнал мать из дому неизвестно куда?

Я довольно сбивчиво начал объяснять, что мы взрослые современные люди и поэтому-де должны понимать друг друга…

Мама немедленно набросилась на меня, обвиняя меня в том, что я еще смею говорить о каком-то взаимопонимании, а сам в воскресенье вечером хочу выставить ее из дому. Она взмолилась, чтобы я дал ей поспать: она так плохо себя чувствует, что вот-вот упадет в обморок.

Я тут же вызвался сбегать за лекарством в аптеку, сказал, что куплю ей билеты в кино, перечислил с десяток ее подруг, к которым она могла бы сходить вечером. Я умолял ее поскорее уйти из дому, так как был уже пятый час. Однако мама лишь качала головой и, вытащив из-под подушки носовой платок, начала жаловаться, что у нее нет ни подруг, ни друзей — никого на всем белом свете, кроме меня одного. Но видно, и я не люблю ее. Ничего, жить ей осталось не так уж много, скоро она уже не будет мешать мне, вот тогда я смогу приводить в дом, кого захочу. Выговорившись сполна, она попросила, чтобы я положил ей на лоб свою руку, а то ей совсем плохо…

А время между тем незаметно летело. В половине пятого мама все еще лежала в постели. Я же настолько разнервничался, что заявил: если она немедленно не уйдет из дому, то я в отчаянии выброшусь из окна.

Наконец без четверти пять она кое-как встала и медленно начала одеваться. Я сразу же помчался к Базилике. Катенька уже ожидала меня, элегантная и благоухающая. По случаю сегодняшнего свидания она украсила свое черное платье белым кружевным воротничком, а по дороге к Базилике купила букетик фиалок. Вид у нее был очень целомудренный. Посмотрев на меня из-под полуопущенных ресниц, она спросила:

— Куда ты меня, собственно, ведешь? — В голосе ее прозвучало опасение, будто мы с ней ни о чем не договаривались.

— Не спрашивай и ничего не бойся, — ответил я, беря ее под руку с видом удачливого полководца, а у самого в этот момент от волнения желудок сводила судорога.

От Базилики до нашего дома несколько минут ходьбы, но, к счастью, Кати не знала Будапешта, и я повел ее в противоположном направлении, чтобы выиграть время. По дороге я старался вести остроумную беседу, а с самого меня пот лил ручьями. Когда мы дошли до перекрестка, я, попросив у нее извинения, сказал, что мне нужно кое-кому позвонить. Поплотнее закрыв за собой дверь телефонной будки, я позвонил домой. Мама была еще там. Между нами произошел короткий, но драматический диалог, в конце которого она пообещала мне, что через пять минут ее уже не будет. Опасаясь, как бы не встретиться с ней на улице, я повел Кати на площадь Эржебет, усадил там на скамейку и долго молча любовался ею, как будто это и было целью нашей встречи.

Несколько минут спустя мы пошли дальше, но, чтобы быть вполне уверенным, что мама успела уйти из дому, я предложил Кати осмотреть Базилику изнутри.

Катенька чуть-чуть разочаровалась и уже начала нервничать. Она сказала, что хотела бы где-нибудь посидеть, но только не в соборе…

Наконец в половине шестого мы подошли к подъезду нашего дома на улице Шал. Оказавшись на полутемной лестнице, Кати снова испугалась и вцепилась своими наманикюренными коготками в мою руку.

— А это точно, что нас никто не увидит? — спросила она.

— Клянусь тебе! Я же сказал, что мама уехала.

Открыв дверь квартиры, я вежливо пропустил Кати вперед. Уже в передней меня охватил любовный порыв. Наконец-то мы с ней вдвоем и за закрытой дверью! Я обнял ее и прижал к себе.

Однако Кати еще боялась и поэтому энергично замотала головой. Квартирка у нас была небольшая, всего из двух комнат. В мою комнату можно было попасть или через комнату мамы, или через ванную. Не желая, чтобы Кати видела беспорядок в комнате матери, которая вряд ли перед уходом заправила кровать, я повел ее через ванную.

Кати шла впереди меня, я не видел ее лица и только услышал, как она вдруг вскрикнула. И сразу же раздался хорошо знакомый мне смешок матери:

— Хорошенькая! А крошка-то твоя… хорошенькая!