Будапештская весна

Наконец я поднял руки, показывая, что больше не смогу съесть ни одного, даже самого маленького, кусочка. Мне даже пошевелиться было трудно. Мы сделали передышку, а потом Кати подала на стол сладкое — различные печенья, от которых я только отщипнул по кусочку.

Кати спросила, почему я не ем печенье. Может быть, оно мне не понравилось? Я тут же начал все пробовать снова, а когда она, высунув розовый язычок, отпила маленький глоток вина, мне ничего другого не оставалось, как выпить еще, потом мы с ней пили из одного бокала…

Затем на столе появились компоты, которые мне тоже волей-неволей пришлось попробовать. В самом конце ужина Кати подала черный кофе. Хотя я не очень люблю кофе, пришлось выпить и его. Допив после кофе вино, мы начали убирать со стола.

Пока мы сидели, я чувствовал только тяжесть в голове, но когда встал, то меня закачало так, что, не схватись я за спинку стула, я, наверное, упал бы. С трудом сохраняя равновесие, я попытался шагнуть, но скользкий паркет все время уходил у меня из-под ног. На лбу у меня выступил холодный пот. Чтобы не упасть, я прислонился к стене.

Катенька тем временем погасила лампу и, пройдя в соседнюю комнату, нырнула под одеяло.

Собрав все свои силы, я каким-то чудом добрался до кровати. Помню только, что я лежал в кровати рядом с Кати, под одним одеялом. Наконец-то пришел этот долгожданный момент! В полутьме я уставился на карниз, на котором висела штора, стараясь сосредоточиться на каком-то светлом пятне на нем. Но все вокруг — стены, потолок, пол, мебель — кружилось в каком-то бешеном танце. Я попытался сделать несколько глотательных движений и глубоко подышать — так учила меня мама в детстве, когда у меня вдруг начинала кружиться голова. Однако сейчас это нисколько не помогло, скорее, наоборот: теперь мне казалось, что уже и сама кровать, на которой я лежал, ходила ходуном, и я боялся свалиться с нее.

Минуты шли, а самочувствие мое не улучшалось. Кати, по-видимому, решила, что я оробел, и, чтобы как-то приободрить меня, придвинулась ко мне поближе. Однако в том состоянии, в каком я тогда был, даже сама Венера ничего бы не могла со мной поделать. Я неподвижно лежал, словно серый волк, после того как он проглотил Красную Шапочку и ее бабушку.

Моя возлюбленная нежно обняла меня за шею, но от ее прикосновения мне стало еще хуже, и я нервно вздохнул. Кати, которая ждала от меня пылкого чувства, обиженно отодвинулась.

— Ты уже не любишь меня? — шепотом спросила она.

— Люблю… — хрипло ответил я.

— Хочешь, я тебя поцелую?

Промычав что-то невнятное, я вскочил на ноги и побежал в ванную.

Через несколько минут я вернулся в спальню и, оправдываясь, пробормотал, что ходил попить воды. В полутьме Кати не могла видеть, как я был бледен. А признаться ей, что после столь обильного ужина, да еще с вином, мне стало плохо, я, разумеется, не мог. Да такое объяснение ничего не изменило бы и не спасло положение.

Головокружение у меня, кажется, прошло, но зато появилось ощущение, будто я скольжу куда-то вниз по наклонной плоскости. Мне было ужасно стыдно перед Катенькой, которая снова придвинулась ко мне.

— Ты что, плохо себя чувствуешь? — спросила она меня.

— Пардон! — быстро ответил я, снова вскакивая с кровати. Войдя в ванную, я зажег свет и посмотрел на себя в зеркало. Вид у меня был ужасный: лицо мертвенно-серое, волосы всклокочены, под глазами багровые мешки. Открыв кран с холодной водой, я подставил под него голову. Возвращаясь обратно в спальню, я так шатался, что опрокинул стул, который с грохотом полетел на пол. От шума проснулся старший сынишка Кати и заплакал.

Когда Кати успокоила его, он сел в кроватке и потребовал хлеба с вареньем, а потом запросился к маме на большую кровать. Когда ей наконец удалось убаюкать малыша, Кати вернулась ко мне и легла рядом. Мы оба молчали. Через минуту я заметил, что Катенька плачет, спрятав лицо в подушку. Нужно было утешить ее, но я все еще чувствовал себя плохо, а объяснять ей что-либо не хотел и не мог. Я был смешон. Мне хотелось самому заплакать. Часы с ехидством — как мне тогда показалось — пробили четыре раза. Кати задремала, а я никак не мог уснуть. Я тихонько встал и, выйдя в сад, начал нервно расхаживать по дорожкам, залитым ярким лунным светом. В ярости я готов был отхлестать самого себя по щекам.

Когда начало светать, я почувствовал себя совсем хорошо. Я принял холодный душ, докрасна растер тело махровым полотенцем и вычистил зубы.

Нырнув к Катеньке под бочок, я стал целовать и обнимать ее так страстно, как будто только сейчас сошел с будапештского поезда. Кати проснулась в счастливом изумлении и хотела что-то сказать, но я закрыл ей рот поцелуем.