Будапештская весна

Дело осложнялось тем, что детектив оказался неподкупным человеком, к которому даже через третьих лиц подступиться не удалось. Товар был реквизирован. Господин Седлачек показал, что он купил у нас мешковину по завышенной цене.

Что тут можно было сделать? Влиятельные друзья Белы только плечами пожимали: они охотно помогли бы ему, но, к сожалению, были совершенно бессильны. Дело было слишком темным, вернее, наоборот, слишком ясным и бесспорным.

Меня пригласили в полицию. Еще накануне я совсем потерял аппетит, жил на сигаретах да паре рюмок коньяку. Мне уже мерещилось, что на руках у меня наручники.

Мама заболела от нервного потрясения и уехала в санаторий, а я понятия не имел, что делать. Я умолял Белу научить меня, что говорить на допросе в полиции.

Никогда дядюшка до такой степени не изощрялся, придумывая, как нам выпутаться из создавшегося положения. И наконец его осенило! Все дела Седлачек вел лично с Белой, лично ему в руки передавал деньги, а ведь Бела официально не числился в штате нашей лавки. Седлачек видел его всего несколько раз, да и то не за прилавком, а возле двери.

Исходя из всего этого, Бела изобрел замечательную версию: он придумал некоего господина Фекете, который якобы и действовал вместо него самого.

Бела сразу же описал мне, как выглядел этот господин Фекете: лет сорока пяти, чуть ниже среднего роста, седоволосый, с резкими чертами лица, одет в светло-серое демисезонное пальто. Разумеется, он был похож на дядюшку.

Я должен был сказать в полиции, что видел этого господина мельком, когда он заходил к нам в лавку, покупал какие-то мелочи да иногда интересовался ценами, и только.

Правда, однажды он зашел ко мне в лавку и спросил, нельзя ли на несколько часов оставить у нас три тюка мешковины. Я разрешил. Он принес их и положил возле двери, а через час за ними пришел господин Седлачек с носильщиком и забрал их. О чем они говорили между собой, я не слышал, так как в лавке были покупатели и я занимался с ними. Больше мне ничего не было известно.

Такая версия нас вполне устраивала. Согласно ей, товар был вовсе не нашим, и потому, естественно, у нас не было на него никакой накладной. Пусть ищут господина Фекете, к которому мы не имеем никакого отношения, так как он не является нашим служащим. В штате лавки у нас числятся всего три человека: я, моя мать и посыльный.

Все это я и сказал на допросе в полиции, выпив перед этим для смелости две рюмки коньяку. Ни один человек, разумеется, мне не поверил, но, мое объяснение было занесено в протокол.

А чтобы эта легенда стала похожей на правду, дядюшка Бела сумел передать господину Седлачеку, сидевшему в тюрьме, что если он на допросе подтвердит нашу версию, то он, Бела, наймет ему толкового адвоката и окажет материальную помощь его семье.

Седлачек согласился с предложением Белы и с того момента начал ссылаться на некоего господина Фекете. Правда, нам с мамой пришлось раскошелиться и подмазать кое-кого из полиции и комитета цен, но, как бы там ни было, дело закончилось для нас благополучно, а полиция объявила розыск господина Фекете…

Когда гитлеровцы оккупировали страну, Бела получил повестку с приказом явиться на призывной пункт. Он, разумеется, никуда не пошел, выправив себе справку о непригодности к военной службе. Некоторое время он жил на другой квартире, а потом снова вместе с женой вернулся на улицу Юллеи.

Однажды он зашел к нам. Мы тогда уже перебрались жить в подвал. Бела был спокоен и весел, улыбался, курил дорогие сигареты. Посадив к себе на колени соседскую четырехгодовалую девочку, которая обожала его, дядюшка весь день играл с ней, рассказывал сказки, угощал ее конфетами и вареньем, а потом уговорил спеть песенку, которую они часто пели вдвоем:

Правда, вы позвоните мне завтра?
Правда, вы меня не забудете?..

Вскоре после этого начались такие обстрелы города, что я уже не отваживался посещать ни Белу, ни нашу лавку. Кто-то сказал, что ее разворовали…

На следующий день после того, как русские выбили гитлеровцев из Пешта, Бела явился к нам. Вид у него был бодрый, он весь искрился энергией.

— Ну, что с тобой? — спросил он меня. — Сидишь здесь словно пришибленный! Так жить нельзя. А ну-ка, взбодрись! Теперь откроем лавку и начнем торговать…

А на другой день привратник дома на улице Юллеи принес нам печальную весть: вечером, когда Бела с женой ужинали, в кухню влетела немецкая мина и разорвалась. Бела был убит наповал, его жена ранена.

Хоронили мы его через день. Обстановка тогда была неспокойная, и панихиду пришлось сделать короткой. Она состоялась во дворе дома, присутствовали только соседи. Жена Белы лежала в квартире у привратницы и наблюдала за прощанием через открытую дверь.

Священник прочел короткую молитву, пожал стоявшим поближе руки и поспешно ушел: в те дни у него было много подобной работы.