Будапештская весна

Геребен с любопытством перелистал его и убедился, что перед ним действительно сидит Маргит Лелкеш, тридцать восьмого года рождения, воспитательница, незамужняя…

Затем он заглянул на страницу, где обычно ставят отметку о месте работы, и нашел там штамп шестого районного Совета и запись о том, что владелица настоящего документа три месяца назад по собственному желанию уволилась из детского сада…

«Если по собственному желанию, — мелькнуло в голове у поэта, — то все в порядке».

Посмотрев на фотографию Маргит, Деже убедился в правильности своей догадки: волосы на фото были темнее, чем теперь.

Девушка тем временем впилась зубками в пирожное, над верхней губой у нее образовались усики из крема.

Деже закрыл удостоверение.

— Ну и что вы там увидели? — поинтересовалась Маргит. — Там ведь ничего не написано о том, сколько мне пришлось перенести.

Теперь у нее был такой вид, как будто она сердилась на него за недоверие.

«Наивная деревенская девочка… — подумал Деже. — Я нисколько не виноват в том, что, приехав в Будапешт, она узнала его лишь с плохой стороны. А в том, что она смотрит на жизнь, как на бульварный роман, виноваты прежде всего плохие фильмы да дурацкие модные песенки, которые теперь распевают повсюду. Ей ведь и двадцати нет — совсем еще ребенок, наивный и глупый… и напоминает своими мелкими белыми зубками симпатичную мышку…»

— Послушайте меня… — Он дотронулся до руки девушки, лежавшей на столе. — Я вовсе не собираюсь с высоты положения взрослого, умудренного опытом человека смеяться над вашим горем. Как-то я написал, что молодость — это не состояние, плохое или хорошее, а как бы запас энергии перед стартом, когда бегуны вот-вот готовы ринуться вперед… И все же, когда человек молод…

— Молодость! — перебила его Маргит, вскинув голову. — Что вы понимаете в молодости! Зачем она?

— Неужели вы хотели бы быть старше? — ужаснулся Деже.

— Мне все равно.

— Любопытно… — задумчиво проговорил поэт. — Каждый человек считает самым ценным то, чего ему самому не хватает… Я, например, много лет боролся с собой, не желая становиться художником. Я и до сих пор не люблю этих надоедливых завсегдатаев кафе в бархатных одеждах. За свою жизнь я перепробовал множество профессий, так просто, из чистого любопытства: был учителем, чиновником, книготорговцем… А сейчас могу смело сказать: единственное, что способно создать в мире порядок, вывести человека из хаоса, показать ему самого себя, — это искусство…

— Я тоже хочу стать артисткой, — перебила его Маргит.

— Вот как? Это какой же?

— Хочу играть в кинофильмах.

— Вы хотите стать кинозвездой? — засмеялся Геребен. — Каждая девушка хочет этого.

— Да, играть не в театре, а только в кино… Вы знаете Мари Теречек?

— Она ваш идеал?

— Она играет бедных покинутых девушек. Такие роли смогла бы играть и я. Я столько пережила…

Маргит рассказала, что, когда умер ее отец, она была совсем маленькой. Мать вторично вышла замуж. Сначала отчим — она называла его дядюшкой Пиштой — был добр к ней, но позже, когда Маргит подросла, он перестал смотреть на нее как на ребенка: часто целовал и тискал. Мать стала ревновать мужа, пошли безобразные сцены. Маргит ничего другого не оставалось, как уехать из дому в Пешт, где она поступила на курсы воспитательниц — ей нравится возиться с детишками.

Директор очень любил ее, и когда уезжал в деревню на праздник по случаю убоя свиньи, то всегда брал ее с собой. После окончания курсов он устроил Маргит в хороший садик. Короче говоря, все шло хорошо, пока она не познакомилась с Дюсикой.

Незаметно прошло два часа, а Геребен в тот день еще ничего не ел.

— Где вы обычно обедаете? — спросил он Маргит.

— Дома.

— У кого же вы живете?

— Снимаю крохотную комнатушку, но мне разрешают пользоваться и кухней.

«Вот он, живой материал! Поговорив с ней, нужно немедленно браться за перо. Это же сама жизнь!» — подумал поэт, а вслух спросил:

— И что же вы обычно готовите?

— Я покупаю полуфабрикаты, а потом готовлю их по-своему.

— Каким образом?

— Добавляю туда яйца, сметану. Умею жарить сало…

— А как же ваши хозяева? Они не сердятся, что вы готовите?

— Днем их не бывает дома.

Секунду поколебавшись, Геребен предложил купить все необходимое и приготовить обед, который заменит им самую хорошую ресторанную кухню.

Маргит не возражала, и, расплатившись за кофе, они направились в продовольственный магазин на площади Ференца.

Продавец принял их за супругов. Маргит он назвал уважаемой госпожой. При этих словах Геребен толкнул девушку в бок, и только после этого она улыбнулась. Они выбрали банку лечо, — выяснилось, что оба любили его, — а к нему колбасы, четыре яйца, несколько булочек и пирожных. Деже взял еще бутылку вина. Все это им аккуратно завернули.

Маргит жила неподалеку от магазина, на улице Синхаз. Когда они вошли в подъезд, Геребен шутливо шепнул ей на ухо:

— А вы меня не боитесь?

— Вы же обещали мне, что будете хорошо себя вести.

— Вы даже не спросили, женат ли я.

— А что, разве женаты?

— Ага…

Маргит приложила к губам палец, так как в этот момент они проходили мимо двери чьей-то кухни:

— Тише, а то соседи услышат…