Буддист

По Баттерфилду, «великое» искусство требует усердия и строгости, подобно тантрическим практикам. Вспоминаю одну из своих предыдущих записей о том, как Райнер упрекнул меня в противопоставлении «настоящего» письма и ведения блога. Теперь я понимаю, что разница не в ценности – нельзя сказать, что один формат ценнее другого, – разница в усилии и глубине проделанной работы. Конечно, я немного шаманю над текстами для блога, редактирую их, но над «настоящим» письмом я сижу часами – даже днями, если потребуется, – пока текст не раскроется передо мной, пока сам мир не раскроется, чтобы вобрать в себя магию и синхронность. А блог имеет дело с повседневностью, улавливает обрывки того, что проходит сквозь мою жизнь. Работая над любым текстом, я изливаю душу на страницу, одновременно опустошая себя и наблюдая со стороны. Текст не обязательно передает эмоции, которые я испытываю прямо сейчас, – словно актер Метода, я вызываю у себя эмоции, порой настолько болезненные, будто меня бичуют, а потом делаю шаг в сторону, как какой-нибудь ученый-нацист, и записываю всё это. Я изучаю и переставляю местами слова, жду в состоянии тихой мании, пока ко мне не придет идеальное сочетание слов. Многие писатели отмечают, что такая настойчивость позволяет войти в восхитительно безумное состояние, в котором через тебя проходят такие разряды энергии и вдохновения, какие едва ли возможно представить в обычной жизни.

Несмотря на то что меня смутила его фетишизация западного литературного канона и убеждение, что искусство должно порождать красоту, с каждой новой страницей «Двойного зеркала» я всё сильнее влюблялась в Баттерфилда. В письме так много любви: мы влюбляемся в авторов наших любимых книг, даже если, как в случае с Баттерфилдом, их уже нет в живых. Я влюбляюсь в каждого, о ком пишу, даже если это нудист со скрытыми камерами, направленными на него самого круглые сутки, даже если это два иранских подростка, публично повешенные за гомосексуальность. Я влюбилась, пока писала буддисту. Я продолжаю любить буддиста, когда пишу о нем. В честь солнцестояния я отправила буддисту что-то вроде любовного письма. Я написала, что мне жаль, что я его ранила. Он не ответил. А затем ответил.

* * *

25/12/10

С Днем Кевина

«С Днем Кевина!» Вот что люди говорили друг другу вчера вечером на рождественской вечеринке по случаю дня рождения Кевина. Мы устраиваем ее каждый год, но в этот раз я действительно хорошо провела время. Роль хозяйки может быть нервной, но вчера я решила быть по-богемному расслабленной и, не успев одеться до прихода первых гостей, просто кричала им через дверь спальни. Затем я уселась перед зеркалом для макияжа (оно стоит на книжной полке напротив компьютера, так что я могу крутиться на стуле, пока печатаю это) и взялась за тени и тушь, давая указания гостям, пока те трудились над незаконченной овощной тарелкой. Я объявила, что вечеринка будет интерактивной, непохожей на те скучные вечера, когда гости приходят на всё готовое и в итоге все стоят без дела. Джозеф Лиз и Донна де ля Перьер заслужили звездочку за великодушную помощь.

Но самое главное в этом году – наши праздничные сувениры: кулоны из елочных украшений размером с помидорки черри, подвешенных на черные хлопковые/синтетические нити. Я надела кулон на шею каждого из наших тридцати восьми гостей. Это был на удивление интимный опыт: гости выбирали себе украшение, я нанизывала его на нитку, протягивала вокруг шеи, проверяла длину, а потом украдкой касалась их спин, пока завязывала бант. Закончив, я легонько, с материнской нежностью похлопывала их по плечу. Гостям нравилось внимание, нравилось быть пассивными, нравилось, что с ними что-то делают, что к ним прикасаются. Я думала о людях, работающих с телом, – как много они знают о человеческих потребностях. Ближе к концу вечеринки я сидела на диване и смеялась в окружении потрясающих творческих людей, как вдруг мне на ум пришел буддист, и я подумала: он мне не нужен.

28/12/10

Посреди

Я терпеливо и методично копирую записи о буддисте из блога, вставляю их в ворд, форматирую. Затем начинается редактура книги. Столько всего нужно решить: какие именно записи, какие изображения включить, что делать с комментариями и вообще, насколько текст нужно переписать/отредактировать? Думаю, какая-то стратегия появится по мере того, как я буду погружаться в текст, а текст будет погружаться в меня. В неотредактированном виде рукопись состоит из 33 625 слов, 53 674 знаков (без пробелов), 187 996 знаков (с пробелами). На днях Кевин сказал, что, возможно, мне следует сократить рукопись, и мне захотелось ответить «отстань». Но, как всегда, я попрошу его прочитать, он скажет кучу всего, что я не захочу и слышать, я начну спорить, но в конце концов приму почти все его правки.