Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Рейчел иронично ухмыльнулась, а потом и вовсе засмеялась. Курт понял, что стало причиной её смеха, и тоже смущённо улыбнулся, а потом опустил голову, позволяя длинной чёлке растрепаться и занавесить лицо.

– На этот раз действительно позвоню.

– Если так, то рискну, – произнесла Рейчел, доставая визитную карточку и протягивая её Курту. – Можешь задания по литературе спрашивать, если не найдём других тем для разговора.

Вернувшись домой с букетом, Рейчел порадовалась тому, что уже давно не живёт с родителями, потому никаких расспросов не последовало. Она поставила цветы в гостиной и на протяжении нескольких дней любовалась ими, радуясь, что они пока не торопятся увядать.

В разговоре с Мишель Рейчел о таких подробностях своей жизни не рассказывала, предпочитая хранить их в секрете. Впрочем, как и о том, что за несколько часов до их с Троем приезда, в телефоне появилось первое сообщение от Курта, желавшего играть в жизни Рейчел куда более важную роль, нежели просто «ученик».

*

Последний час из жизни Льюиса Мэрта прошёл в напряжённом ожидании. Оно поразительно затянулось, и он сам не знал, как на это отреагировать. То ли начать паниковать и готовиться к самому худшему, то ли выдохнуть с облегчением, сделать вид, будто ничего не произошло и спокойно жить дальше.

Когда его начнут донимать вопросами, он просто промолчит, потому что не обязан отчитываться перед каждым встречным, тем более, если этот встречный не входит в список доверенных лиц, с которыми можно откровенничать.

А Рекс точно не входит.

Несколько раз Льюис порывался взяться за свой дневник и написать туда хотя бы пару строчек. Начать жизнь с чистого листа. Во всех смыслах. Прошлый ежедневник, отведённый под запись мыслей и событий, оказавших влияние на Льюиса, во время каникул полетел в огонь. Льюис один за другим выдирал оттуда листы и швырял их в камин, с особой ненавистью уничтожая страницы, сохранившие почерк Рекса, его замечания к чужим записям или же, напротив, служившие попыткой завести разговор.

До наступления рождественских каникул Льюис продолжал делать вид, будто ничего не произошло, ничего не случилось, и вообще в его жизни всё отлично. Ну как отлично… Стабильность по всем фронтам. Как было раньше, так и в будущем продолжится. Кто угодно может позволить себе перемены, но только не он. У него не жизнь, а болото с подгнивающей водой, в которое он добровольно погружается. И продолжит погружаться дальше, невзирая на желания посторонних людей. Он ведь делает это самостоятельно, никого за собой не тянет. Потому не стоит лезть к нему, а, испачкавшись, обвинять, будто он в чём-то виноват.

Просто. Не. Лезь. Ко. Мне.

Он довольно быстро оправился от спектакля, увиденного на сцене. Мир пошатнулся, но устоял.

Льюис убеждал себя в том, что всё закономерно.

Так и должно было быть.

Всё к тому шло.

То, что Рекс периодически пытался протянуть ему руку, говорило исключительно о том, что он жаждет помочь исключительно на фоне повышенного человеколюбия, а не по каким-то иным причинам. Его мотивы лежали на поверхности, а не были зарыты на недосягаемую глубину.

Другое дело, что Льюис, практически не знавший людей, плохо в них разбирающийся и старательно отгораживающийся от компаний, воспринял всё иначе, посмотрел не так, как мог посмотреть любой человек, оказавшийся на его месте. Он совершил глупость и в тот момент, когда позволил постороннему человеку сократить дистанцию между ними, и когда захотел выбраться из комнаты, и когда позволил себе влюбиться.

Последнее было не простой осечкой, а фатальной ошибкой, цену которой Льюис до сих пор не назначил. Или же просто боялся её озвучивать, настолько пугающими оказались цифры, выбитые на чеке.

Карнавальный костюм, служивший напоминанием о собственных ошибках, Льюис не мог видеть даже в коробке, потому поспешил отвезти его домой перед рождественскими каникулами.

Адель, увидев вскрытую упаковку, посмотрела на сына с изумлением и надеждой, улыбнулась как-то неловко, словно давно отвыкла от этого занятия, а теперь вновь нашла повод и не смогла удержаться. Сама же своей реакции и стыдилась.

Сказать матери, что лишь продефилировал в данном одеянии от комнаты до балкона и обратно, Льюис не решился, потому на ходу придумал историю о весёлом празднике. О постановке и талантливых одноклассниках, чья игра покорила его и до сих пор вспоминается, пробуждая восхищение. О снимках, которые хотел скинуть на карту памяти, но замотался и не успел этого сделать.

Возможно, потом.

Матери было совсем не обязательно знать, что он почти весь вечер просидел под дверью комнаты, прижимаясь к ней спиной, наблюдая, как по кружевным манжетам вычурной рубашки расплываются влажные пятна, оставленные слезами. Как и о том, что весельем в жизни Льюиса не пахло.