Читаем Будни добровольца. В окопах Первой мировой полностью

Райзигер чувствует себя получше. Теперь, когда солнце виднеется на склоне, когда становится видна зеленая трава, высокая, усеянная маками, ему становится совсем хорошо. Он начинает двигаться всё быстрее и наконец пускается бегом, наслаждаясь возможностью двигаться. Болль поблизости. Противогаз торчит в подсумке с вещами первой необходимости. Винтовка висит на крючке портупеи, лязгает, отбивая веселый ритм.

– Здорово, правда, Болль?

Болль немного запыхался:

– Да, герр лейтенант, определенно лучше, чем в России.

Райзигер продолжает:

– Взгляните на эти маки. Этот клочок земли, кажется, понятия не имеет, что стряслось над ним этим утром. Разве это не здорово?

– Так точно, герр лейтенант, – Болль говорит это с гордостью и даже с легкой усмешкой.

Всё дальше вниз с горы. Затем местность плавно идет на подъем. Близится березовый лес. Совсем молодые деревца, метра три высотой. Солнце просвечивает сквозь белые стволы. Красивый вид.

Внезапно Болль останавливается, схватив Райзигера за руку.

– Что такое, Болль?

– Простите, герр лейтенант, не думаю, что этот лес вот так прямо и вырос. Листья-то не зеленые, а лиловые.

– Лиловые листья? – Райзигер останавливается. Действительно, выглядит весьма странно. И правда, листья лиловые. В любом случае не того цвета, какой бывает у березового леса. Вообще никаких следов зелени.

– И что, Болль? Думаете, газ?

Болль кивает:

– Так точно, герр лейтенант, газ.

Они медленно приближаются. «Газ? – думает Райзигер. – Ни одна из наших батарей не стала бы сюда стрелять».

– Болль, вы слышали утром вражеские батареи? Я имею в виду, что лес мог потравить газом только противник.

Еще несколько шагов. Выглядит жутко. Видно, что даже белые стволы забрызганы какой-то пурпурно-красной жирной жидкостью. Виднеются мелкие, плоские воронки от разрывов. Свежая земля. Да, противник, вероятно, тоже стрелял, но его не слышали.

Достать карту. Нам нужно здесь пройти. Вопрос лишь в том, где кратчайший путь на открытое место. К бывшей немецкой траншее.

– Болль, всё не так уж плохо. Эта березовая роща в глубину не больше километра. Справимся за десять минут.

Итак, противогазы на себя и пошли вглубь.

Случается, что трудно решить, как лучше. Ясно одно: пройдем насквозь как можно быстрее, в идеале бегом, скачками. Но как это проделать в противогазе? Ясно одно: ради бога, к деревьям не прикасаться. Не трогать ни один листик. Руки в карманы. Делайся как можно у́же и меньше. Тогда всё будет хорошо.

И вот они бегут между берез, не видя ничего, кроме побитого газом леса спереди, сзади и со всех сторон. Леса с лиловыми листьями, с красными крапинами на белых стволах.

Может, лучше идти помедленнее. Или еще лучше – ползти. Ведь это всё ужасно страшно. Как если сидишь под тяжелым колпаком, наполненным маслом.

Райзигер смотрит вверх. Нужно остановиться. «Это, – думает он, – оскверненный лес. Вот они, деревья, березы, трехлетние или пятилетние. Они не имеют ничего общего, никакого, никакого отношения к войне. Не хотят выбирать ни немцев, ни французов. Не спешат, не убивают. Просто стоят там, распускают листья и цветут каждую весну, по осени роняют листья и терпеливо замерзают до следующей весны. Не спеша. Живые не чем иным, кроме как, возможно, желанием видеть солнце».

А теперь что? Теперь на эти бедные березки напали величайшие бестии на земле – люди.

Томление овладевает лесом. Умирает он тише и покорнее, чем любой из его убийц. Конечно, еще немного веет ветер и деревья еще немного покачивают верхушками. Но ветки уже вытянулись и прогнулись. А листья сыплются и сыплются. Не пройдет и суток, как здесь останутся лишь голые стволы. И всё лишь оттого, что так захотели люди.

Глупо было бы здесь замечтаться. Болль ушел вперед. На много шагов. Оборачивается, останавливается. Что-то говорит. Это видно по тому, как надувается его противогаз. Райзигер пока ничего не может понять, но кивает головой и следует за ним. Хоботы их масок стучатся друг о друга.

– Что скажете, Болль?

– Полное дерьмо, – Болль щурится на деревья сквозь окуляры противогаза.

– Да уж, Болль, смываемся отсюда.

Продолжают идти. Болль, очень осторожен, впереди Райзигера. Наконец лес проясняется. Виден буроватый перемолотый песок, над ним полоска голубого неба.

Райзигер наседает Боллю на пятки:

– Быстрей, Болль, скоро выберемся из этого дерьма.

Болль ускоряется.

Вдруг Райзигер замечает, что впереди поперек пути торчит ветка березы. А Болль что, не видит?

– Болль!

И тут ветка одним ударом разрывает его маску возле окуляра, полосой через всю правую щеку. Резиновая кожа расходится, словно большая рана. Болль вскидывает руку, прикрывая разрыв. Мчится дальше. Райзигер следом. Еще три шага. Вот оно, открытое поле!

– Болль!

Болль широко распахивает руки. Он, кажется, приветствует свободу, вырвавшись из тюрьмы.

Припадает на колени, очень медленно, даже грациозно.

Райзигер подскакивает:

– Болль, что с вами?

Белок глаза у Болля внезапно становится темно-красным. На губах множество белых волдырей.

– Болль!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное