Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Ошеломленный лейтенант Штиллер выпалил:

– Как это вообще возможно?

Он был беспомощен.

Но затем вдруг вскрикнул надтреснутым голосом:

– Не стоять здесь и не глазеть! – и, обращаясь к Райзигеру: – Райзигер, конечно, нужно немедленно найти другое место.

– Так точно, герр лейтенант!

– Предполагаю, наверное, лучше будет посреди поля. Маловероятно, чтобы враг нас там увидел. Если он продолжит стрелять, то определенно будет целиться по деревне. Батарея, по коням!

Под предводительством Штиллера галопом устремились в сторону врага. Орудия расставили пошире. Через неравные промежутки они встали на поле. Здесь была посеяна рожь. Высокие колосья при необходимости даже давали скрыться от самолетов. Кроме того, лошади наконец-то снова могли наесться.

На правом крыле, распределенная точно так же, встала колонна с боеприпасами.

Лейтенант и вахмистры встали чуть в стороне.

У канониров одна мысль: «Вот же черт, теперь у нас нет полевой кухни».

Штиллер:

– Сержант, что делаем с убитыми?

Хоронить было сложно. Даже не разобрать, кто там лежит, все обезображены. Холлерт сперва переходил от орудия к орудию, сверяясь со списком личного состава, и, наконец, разобравшись, проставил крестики напротив нескольких имен. «Родственникам сообщим через пару дней, – подумал он. – Торопиться некуда».

Затем приказал нескольким ездовым запихать всех в одну воронку и засыпать сверху землей.

К вечеру пришли капитан и Россдорф.

– Батарее сохранять готовность при любых обстоятельствах. Приказ о выдвижении может поступить в любой момент.

17

С наступлением ночи жизнь пробудилась. Дождь перестал. Бархат неба навис невероятно низко, снова усеянный звездами. Небесный свод разделился на две части – яркую и темную. Примерно там, где две части встречаются, и встала в ожидании батарея 1/96.

Носы лошадей и глаза артиллеристов повернуты в сторону противника, к западной части небосвода. Ближе к зениту он теряет бархатистость, сначала белеет, затем принимает всё более желтоватый оттенок, переходит в красный, еще глубже, в кроваво-красный и, наконец, – в пламенный. Там фронт. Там стоит одна непрерывная, никогда не спадающая, однородная грозовая туча. Без просветов. Без крещендо. Без повышений и понижений. Порой, конечно, мощный грохот пытается вырваться и выделиться, набухнув своей давящей силой. Но туча этого не допускает. В ней нет отдельных взрывов. Нет отдельных выстрелов. Ни один поршень машины не работает отдельно. Горизонт со стороны противника – один катящийся огненный вал.

А другая часть небосвода? Всё такая же бархатная – над головами ожидающих людей, серо-голубая с редкими вкраплениями звезд, а затем быстро переходящая в глубокую черноту. Между двумя половинами неровно вырисовывается силуэт разрушенной, скелетированной деревни.

За батареей всё время голоса, усталые шаги, грохот повозок, устало скользящие по глине копыта лошадей. Подкрепления.

Как тут спать?

Большинство бодрствует: смотрят по сторонам, изредка разговаривают.

Для капитана и Россдорфа устроена палатка. Оттуда ничего не слышно. За третьим орудием на ствол натянуто брезентовое полотно, прибитое к земле по обеим сторонам. Под ним лежат вахмистры Холлерт и Райзигер.

Холлерт спит. Райзигер закрыл глаза. Но каждый раз просыпается, как только собирается заснуть. То лошадь передними ногами наступает на палатку, то вдруг он чувствует на плече ее мягкие губы. Чуть позже слышит крик где-то вдали.

В небе уже светает. Он всё никак не может успокоиться. Вдруг кто-то его тихонько зовет. Он вскакивает и смотрит в просвет палатки. Там лейтенант Штиллер. Райзигер застегивает воротник, натягивает фуражку и тихо выползает наружу.

Лейтенант курит.

– Райзигер, извините, если разбудил. Спать невозможно. – Извиняющимся тоном он добавляет: – В нашей палатке невыносимая жара. Можете стоять вольно. Или пойдемте пройдемся немного туда-обратно.

Райзигер впервые глядит лейтенанту в лицо. «Моложе меня, – думает он. – Очень молодой. Даже не кажется, что он кадровый офицер».

– Вы тоже студент, Райзигер?

– Так точно! Герр лейтенант тоже?

Они медленно идут вдоль спящей батареи. Стоят только несколько часовых с трубками во рту, сонные и замерзшие.

Оказывается, лейтенант лишь немногим моложе Райзигера. Они проходили мобилизацию в Мюнхене в одно и то же время.

– Жаль, что мы тогда не познакомились. Мюнхен на самом деле не такой уж и большой. Мы могли часто сидеть в одной аудитории. У Кучера, да?

В секунду мысли Райзигера спутываются. Немыслимо! Барабанный огонь – это теперь называется барабанным огнем[37], – а человек тут говорит о мире. А ведь конец июня. А два года назад…

– Тогда, возможно, герр лейтенант тоже был в поездке в Зальцбурге?

Штиллер хватает Райзигера за руку:

– Конечно, черт побери. Это даже смешно. Помните театр под открытым небом? И всё это потом… Хорошо было.

Лейтенант Штиллер и вице-вахмистр Райзигер ходят туда-сюда позади батареи и разговаривают о мире, как будто студент Штиллер и его сокурсник Райзигер обмениваются впечатлениями последних дней перед окончанием семестра.