Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Путь, занимающий в мирное время две минуты, преодолевается полчаса. Наконец он возле капитана, левая сторона его мундира вся пропитана лошадиной кровью, лицо и руки грязные.

Бог мой, это что, позиция? Как тут батарею развернуть, как ей тут стрелять?

Но размышлять не о чем.

– Возьмите наших лошадей, – кричит Зиберт, – пусть разбегаются, мне всё равно, только приведите сюда батарею!

Боже, как же теперь на лошадь садиться!

Лошади стоят посреди поля, прижавшись, вжав головы между ног и пытаясь прикрыть друг друга. Райзигер привстает, падает, встает на колени:

– Так точно, герр капитан, батарее немедленно выдвинуться на позицию!

Подползает к лошадям. Вскакивает, выпрямляется, взбирается на лошадь Зиберта, берет другую лошадь под уздцы и скачет прочь.

Тот же путь. Тот же огонь. Здесь поможет лишь одно: не приказывать лошади, а доверять ей. Отпустить поводья. Животные знают лучше, чем люди.

И вот одной рукой за вожжи, уздечку ослабить, другой рукой за луку – и вперед, в галоп!

Вот лежит бедный Сенобрюх. А вот пехотинец без ног. Лошадь отскакивает в сторону, вторая боится и хочет встать. Наконец галопом скачут дальше.

Еще один пехотинец. А вот группа, семь человек. Тут саперный офицер. На погонах видно номер полка. Еще пехотинец лежит. Вот орудие, весь расчет, включая лошадей, включая лейтенанта. Галоп, галоп, галоп! Не думай об этом! Один взрыв на квадратный метр? Может, и не так. Может быть, и на один квадрат десять выстрелов одновременно. Просто нужно смотреть, как пройти через всё это. А вот и пригорок с оврагом. Проскакиваем.

Теперь тропа, аллея с тополями.

Там пехота.

Теперь поворот.

Дальше по аллее галопом, вторая лошадь то позади, то сбоку, то впереди – отличный индикатор близости удара.

Опять на аллею.

Теперь вниз с холма.

Открытое поле – вот и батарея.

К оберлейтенанту Россдорфу галопом, нет, рысью, нет, шагом, объехав слева:

– На позицию!

19

Капитан Зиберт с унтером Керном присели за небольшим склоном по правой стороне поля. Керн отстегнул саперную лопатку и роет ямку. Дерн жесткий, отрывается с трудом. Но земля, слава богу, не меловая, здесь всюду жирная глина, острая лопата вырезает из нее один кусок за другим.

Зиберт не может просто следить за работой: обстрел, прилетающий вокруг со всех сторон, заставляет его действовать. Он выхватывает лопатку у Керна и дальше роет сам.

Через полчаса яма достаточно глубока, чтобы в ней, плотно прижавшись, встали на колени двое.

Они опускаются туда, словно на скамеечку для коленопреклонений в церкви, животом прижавшись к передней стенке, локти – к туловищу, головы низко опущены. Довольно глубоко, чтобы пуля и даже шрапнель прошли поверху.

Двигаться в таком положении затруднительно. Они просто сидят неподвижно и молчат. Стереотруба лежит сбоку от укрытия, не вынутая из футляра. Кто бы ее принес?

Чувство такое, словно они вкопаны в землю, вросли в нее. Но ничего уж не поделаешь. Зиберт пытается дотянуться до футляра. Наконец подползает и подтаскивает его поближе.

Телескоп ставят прямо между собой. Окуляры высовываются за край насыпи на какие-то сантиметры.

Зиберт смотрит. Что-то бормочет, отводит глаза, говорит:

– Никакого смысла, ничего не видно. Один огонь и дым. Там всё равно ни одна живая душа не уцелеет. Не понимаю, кто, ради всех святых, приказал нам встать здесь среди бела дня.

– Также сомнительно, герр капитан, что сюда вообще дойдет хоть одна пушка.

Зиберт смеется:

– Значит, нам придется заменить собой всю батарею.

Керн оглядывается:

– Там то же самое. Мы не можем продвинуться ни вперед, ни назад…

Зиберт снова смотрит в телескоп:

– Если бы знать, насколько далеко впереди наша пехота. Иначе нельзя стрелять. Только своих же в окопах побьем.

Он приподнимается с колен и смотрит за край насыпи. У него такое ощущение, что обстрел на переднем крае понемногу стихает. Большинство взрывов теперь на расстоянии от ста до ста пятидесяти метров отсюда. Позади хуже: весь обзор закрывает густое белое облако, перерезанное черными полосами. Жуткое зрелище: солнце рвется сквозь облачную стену, пронзая белое и делая черное еще чернее.

Они вертятся в укрытии, поражаясь этим угрожающим облакам. И вдруг кровь у обоих вскипает от сильного потрясения… Стена дыма, клубясь, внезапно расходится в четырех местах.

Зиберт вскакивает и снова падает на колени:

– Черт побери, это ж наша батарея!

Перед ними разворачиваются настоящие скачки. Арена распахнута, начинаются римские игры модернизированного типа 1916 года: рывок к заданной цели с упорством, которое может сломить только смерть.

Стена дыма разрывается, смыкается, занавес опускается. Колесницы на арене. Сигнал к началу гонки вроде бы дан.

На всей арене только два зрителя – капитан Зиберт и унтер Керн. Глаза бегают от одного расчета к другому. Тела наклонились вперед. Руки жестикулируют. Мысли сбиваются в кучу: кто выиграет гонку? Кто победит? Кто останется на дистанции?

Первый взгляд: лошади. На всех четырех дорожках арены черные и коричневые пятна подскакивают, прижимаются к земле, сходят с маршрута, поворачивают, сталкиваются, отрываются и вновь летят друг перед другом.