Будни добровольца. В окопах Первой мировой

Удар. Он отлетает на несколько метров в сторону. Встает, сгорбившись, руки прижаты к голове, согнуты в локтях. Быстрее отсюда!

О нет, так нельзя. Капитан!

Итак, вернемся назад. Вот тут каска. Тут воронка от взрыва. Землю отбросило с края, вот тут я лежал. Тут где-то должен быть капитан…

Руками он разгребает комья справа и слева, копает всё глубже. Руки по локти застревают в земле, пальцы вдруг на что-то натыкаются – слава богу, это капитан.

Прежде всего нужно расчистить, чтобы капитан мог дышать.

Когда рядом раздается взрыв и тьма рвется на части, он видит лицо Зиберта. Да, оно снаружи. Если он еще жив, то может дышать.

Руки продолжают рыть, освобождая голову и волосы. Наконец доходят до спины, под подмышками.

«Капитан!» Он тянет его, пытается вытащить. Идет трудно. Снова и снова, привстав, он вынужден бросить тело, так как над ним летят огонь и осколки.

Наконец – рывок: верхняя часть вышла!

Взрыв: Райзигер лежит, вытянув руки перед собой, на груди капитана. Ползет на животе, волоча за собой тело. Очень тяжело. Проходит много времени, прежде чем он выбирается на ровное место.

Райзигер уже не обращает внимания на взрывы. Его страх совсем от другого. Это чувство – что лежишь вот тут в поле на рассвете, единственный живой, всеми брошенный – вселяет в него ужас: капитан мертв.

Он орет, умоляет:

– Герр капитан!

Снова и снова умоляет:

– Герр капитан!

Тот не двигается. Лежит мокрым мешком, тяжелый, вялый.

Райзигер хватает его за руки, пытается поднять руку – она падает на землю.

Враг всё барабанит.

Уже наступают серые утренние сумерки. Лучше бы было темно: теперь намного яснее виден весь этот ужас, искаженный в бледном свечении, сверхъестественно увеличенный во все стороны.

Райзигер думает: «Как, должно быть, хорошо побежать навстречу следующему взрыву с раскрытыми руками, отдать ему всё свое тело, просто позволить ему разорвать себя на части».

Мысль: вся батарея мертва. Это будет достойно – лечь рядом с моим убитым капитаном и подождать, пока наконец и меня не накроет.

Но когда раздается взрыв и разорванное тело бедного Винкельмана взлетает на воздух, его снова охватывает страх. А с ним желание, зов, приказ, который вдруг кажется ему приказом свыше: жить.

Он бросается к Зиберту, становится перед ним на колени и бьет его в грудь кулаками. Руки бессмысленно стучат, а он кричит всё громче и громче, всё пронзительнее и громче:

– Герр капитан! Капитан Зиберт! Герр капитан! Герр капитан!

Затем садится верхом на тело, хватает Зиберта за запястья, сгибает их, вытягивает. Он знает, что именно так утопленников возвращают к жизни. Он должен попытаться.

Лицо Зиберта опухшее, иссиня-красное. Рот забит землей. Глаза… глаза закрыты? Но он же только что открыл и закрыл одно веко? Райзигер наклоняется. Да, веки определенно дрожат.

Он расстегивает на Зиберте шинель, рвет рубашку, ощупывает его обеими руками: да, в теле еще чувствуется тепло. Прижал ухо к груди: там бьется сердце – маленькая частичка, еще не задохнувшаяся, не оглушенная шквалом, она еще бьется… Толчками, неровно, мощно.

Капитан жив.

Райзигер громко кричит, снова и снова.

Он замечает, как по лицу течет обжигающий пот.

Взрыв, совсем близко, и еще один – они разбудили Зиберта! Он вдруг открывает глаза и тут же выпрямляется. Еще взрыв. Как странно функционирует человек: только что проснувшийся капитан привычно пригибается, укрывается по всем правилам. И когда осколки проходят мимо, он робко приподнимается, говоря:

– Райзигер, думаю, пора сменить позицию.

– Герр капитан, у вас где-то болит?

– Да где там! Смотрите-ка, Райзигер: мы еще живы. – Смущенная улыбка, но вдруг она пропадает.

Лицо его искажено отчаянием:

– Райзигер, где наша батарея? Скорей, скорей, нам надо на позицию!

К артиллерийскому огню противника с треском присоединяются пулеметы. Путь от пункта наблюдения до позиции не так уж далек. Однако прыгать из воронки в воронку не получится: нужно опасаться не только шипящих шрапнелей, но и очередей, готовых перерезать напополам.

Давно ли Зиберт и Райзигер лежали под несколькими центнерами глины? Все кости болят, грудь сдавлена так, словно ребра припечатало к легким. Дышать трудно. Стоит пробежать десять шагов, как красная пелена застилает глаза. Зиберт прыгает вперед, оказываясь в следующей воронке, Райзигер – за ним, шатаясь, падая навзничь, теряя сознание, приходя в себя, только когда капитан оборачивается и зовет его.

Так повторяется несколько раз вновь и вновь.

Уже светло, воздух утренний. У обоих расстегнуты шинели, обнажена грудь: так хоть немного прохладнее.

Прыгнуть, залечь, прыжок, рывок. Много прыжков. И ни одного выстрела не слышно с их батареи.

Между одним и следующим прыжком – осознание, что ты совсем один, впереди – враг, за тобой – ничего.

И вот они на месте, где когда-то было поле. Ползут через свою прежнюю огневую позицию. Слава богу, теперь немного прикрыты склоном.

Но ползти – это пытка. Зиберт вскакивает и бежит так быстро, что Райзигер едва за ним поспевает.

И вот батарея 1/96.