Тем временем в Санкт-Петербурге готовили приданое августейшей невесты. По обычаю накануне бракосочетания оно было представлено публике. Ольга Николаевна вспоминала: «Приданое Мэри было выставлено в трех залах Зимнего дворца: целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом, все, что нужно для стола, в одном зале; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья, и в третьем зале – русские костюмы в количестве двадцати… со всеми прилагающимися к ним драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов. От Макса она получила шесть рядов самого отборного жемчуга. Кроме этого приданого, Мэри получила от Папа дворец (который был освящен только в 1844 г. –
2 июля 1839 г. в парадной церкви вновь отстроенного после пожара Зимнего дворца состоялось венчание. Данная церемония запечатлена на рисунке того времени [517] . Это была беспримерная по роскоши свадьба, так как Николай Павлович задолго до свадебного бала выразил надежду, что дамы не поскупятся на новые наряды; они, действительно, как по богатству, так и по элегантности превзошли ожидания. Правда, по мнению Ольги Николаевны, «в пурпурной императорской мантии Мэри выглядела невыгодно: она совершенно скрывала тонкую фигуру, и корона великой княжны тяжело лежала на ее лбу и не шла к ее тонкому личику» [518] . Торжества длились две недели.
С гостями также вышла накладка. Одних не хотел видеть Николай Павлович, другие не стремились в Санкт-Петербург сами. Эрцгерцога Стефана не было на свадьбе, так как воспрепятствовала его мачеха. Как отмечала Ольга Николаевна, приехал только принц Альбрехт (Альбрехт-Фридрих-Рудольф, эрцгерцог Австрийский) [519] . С Пруссией произошла даже небольшая размолвка, только майор Браухич был послан для принесения поздравлений. Одна лишь Швеция отправила посла для пожелания счастья новобрачным. Впрочем, супруга шведского короля Оскара I, старшая сестра Максимилиана, была бы не прочь приехать на свадьбу брата, но на это не согласился сам Николай. В письме к Александру он так объяснил свою позицию: «Надо, чтоб Макс был здесь один в эту минуту и предстал бы пред русскими русским! Потом мы рады будем видеть здесь и Жозефину, и мать, и Теолинду; но прежде наш Макс