Будущее ностальгии

Восточные люди (в данном случае бывшие югославы) также разочарованы встречей и направляют свое негодование на других восточных европейцев. Как пишет Угрешич, сербы, так же как и хорваты, используют риторику безответной любви к Европе, чтобы оправдать свою ненависть друг к другу. Что бывшие югославские националисты заимствовали с Запада — так это язык личной травмы, а вовсе не рациональной аргументации. Сербские националисты могли бы «толковать геноцид, который они совершили против мусульман, если бы приняли то, что они совершили его как месть за неразделенную любовь»[618]. Хорватские националисты в своем марше к европеизации продемонстрировали многие так называемые балканские стереотипы. В пропаганде Туджмана Европа превратилась из романтической красотки в шлюху. Боснийские мусульмане, особенно жители Сараево, которые настаивали на своей точке зрения на европейский мультикультурализм, также остались разочарованными, хотя и признательны за помощь европейцев и американцев, которую многие из них получили. Они были приняты как балканские беженцы, а не как братья-европейцы. Таким образом, попытка догнать Европу закончилась ссорой среди враждующих королей и племенных женихов. Европейские устремления не объединили воюющие страны, а разделили их еще больше, отчасти из-за провала европейской политики в регионе. Возможно, это одна из причин, почему сегодня в Любляне интеллектуалы с такой настороженностью принимают фонтан «Европа». (Мы отмечаем, что в этих восточных центральноевропейских баснях Европа появляется как дева и как герой-любовник, не мачо, а скорее мужчина — представитель среднего класса с кризисом среднего возраста, защищающий свой дом от смертельно опасных соблазнов. Гендерная принадлежность в мифологии Европы может различаться, но только не иерархия. Эти байки никогда не являются историями любви между равными друг другу партнерами. В какой-то момент Угрешич представляет историю как диалог между двумя сестрами, Восточной и Западной Европами, в котором восточная сестра является кем-то вроде Золушки. Гендерные вариации тут никак не влияют на неравенство.)

Восточная возлюбленная возвращает западному любовнику свое зеркальное отражение, только это изображение в разбитом зеркале; чем более европеизирована она, тем больше он боится балканизации. Ее легкий «цивилизационный процесс», по-видимому, указывает на его собственного едва прикрытого латентного «варвара». В конце он приходит к «Брюсселизации» и, поддерживая мультикультурализм на своей собственной земле, выступает за «этнические» границы на ее балканской родине. Любопытно, что с увеличением притока беженцев из стран Восточной Европы и бывшей Югославии выходцы из Восточной Европы играют преимущественно негативные роли злодеев-антагонистов. В недавних сюжетах новостей и в художественных фильмах русские обычно являются представителями мафии, румыны — вандалами, а албанцы (до 1999 года) были универсальными козлами отпущения. Недавний скандал в Вене вспыхнул после того, как румынские цыгане были обвинены в акте вандализма — поедании лебедей в общественном парке, что не только наносит вред птицам, но и оскверняет европейский символ красоты. Что касается албанцев, то в американском фильме «Хвост виляет собакой» президент отвлекает внимание от секс-скандала, ведя вымышленную войну где-то далеко — в Албании. (Перед последним конфликтом в Косово албанцы в принципе отсутствовали на американской культурной карте, поэтому в нелегкую эпоху политкорректности, когда так трудно найти безопасных злодеев или, по крайней мере, этнические группы, которые можно было бы бесстыдно высмеивать, албанцы прекрасно подходили на эту роль.) Фильм многими расценивался как пророчество о попытке Клинтона скрыть его отношения с Моникой Левински; в каком-то постмодернистском кошмаре американская политическая жизнь подражала сомнительной шутке. Истина не менее цинична. Кровопролитие в Косово, столкновения между этническими албанцами и сербской армией вспыхнули во время импичмента, но оказалось, что для американской аудитории все это выглядело нереальным, как в кино. (Недавний скандал, спровоцированный немецким журналом «Штерн», заключался в изобличении фейковых новостей. Репортер раскрыл реальную историю о курдских повстанцах, но не имел необходимых для публикации визуальных материалов. Редактор настаивал на своем. Поэтому журналист нанял безработных албанских беженцев, предложив им сыграть курдских повстанцев. Так, маргинальные европейцы продают свою экзотическую внешность западным людям, готовым за это платить.)