Будущее ностальгии

Угрешич рассказывает свою историю реального пересечения границы с Западом. «Изгнанница по собственной воле» с хорватским паспортом, работающая в Амстердаме, заполняя документы, она неизменно сталкивается с проблемами, главным образом потому, что отказывается юридически отождествлять себя со своим гражданством и неуклонно ставит галочку в графе «Иное» (Other). «Иное» в данном случае служит парадоксальным обозначением. Это категория индивидуальной свободы; Угрешич просто хочет, чтобы ее считали физическим лицом с действующим паспортом, точно так же как «резидентов ЕС», которые гордо стоят рядом с ней в более короткой очереди к стойке таможни. Но пограничный бюрократ не принимает категорию «Иное»; он определяет ее по-другому, классифицируя ее в соответствии с этнической идентичностью нового национального государства, которое некогда заклеймило ее как «ведьму». Для Угрешич бюрократическое упорство в отношении этих тонких различий является сумрачным зеркальным отражением югославской войны, начавшейся на почве этнической принадлежности. Когда она пересекает границу, то видит, что все на Западе уважают культурные различия, но в значительно меньшей степени — культурную близость. «Моя проблема носит другой характер, — пишет Угрешич. — Моя проблема заключается в том, что я не являюсь и не хочу быть иной. Моя инаковость, как и моя идентичность — неизменно формулируются за меня другими людьми. Другими дома и другими за его пределами».

Таким образом, пересечение границы с Западом заставляет с новой силой переживать плоды политики национальной идентичности, от которой человек надеялся избавиться. Признание различий приводит к отрицанию общественного начала, выраженному в стремлении другого к тому, чтобы его воспринимали как личность, а не по принадлежности к этнической группе или национальному государству. Дьёрдь Конрад также писал о своем сопротивлении политике идентичности и критиковал истерию идентичности как на Западе, так и на Востоке. Групповая идентичность, по его мнению, представляет собой готовый коллективный текст, «костыль» для немощных. Во время конфликта в Косово Конрад настаивал на защите прав меньшинств во всех государствах и высказал предположение, что стремление к этническому самоопределению и созданию новых национальных государств может привести к возникновению множества мелких диктатур. Люди с Востока, в конце концов, становятся самыми последовательными либералами — не только политическими либералами, но и экзистенциальными и эстетическими. Работая над текстами, посвященными исторической памяти, восточно- и центральноевропейские писатели опровергают идею о том, что национальное сообщество или национальное государство — единственный хранитель памяти. Их идея музея памяти основана на социальных и культурных рамках живого опыта, на творческом личном воспоминании общего текста, а не на этнической памяти.

Маргинальные европейцы сегодня более трезво воспринимают образ Европы, их последней любви. Их версия слогана «путь в Европу» — это больше не романтика. Теперь есть новый девиз — «путь к нормальной жизни».

«Мы вышли за ворота воображаемого лагеря смерти, пытаясь ущипнуть себя, не веря собственным глазам. Шансы на то, что мы сможем умереть естественной смертью, неуклонно возрастают, хотя смерть никогда не бывает естественной. Жизнь, которую мы проживаем, — мирная, печальная, теперь будет нашим личным делом. Меньше опасности, больше ответственности <…> У нас теперь меньше времени друг для друга. Мы больше не будем прятаться в наших квартирах и обсуждать то, что мы не могли прочитать в газетах, не будем использовать наш антимир в том виде, каким он был. Так как видимый мир теряет свою двусмысленность, мы становимся такими же скучными, какими и являемся на самом деле»[619].

Восточные центральные европейцы, кажется, лишились части своих грез; вместо того чтобы проецировать свои романтические фантазии на Запад, они обращаются к самоанализу, не являясь при этом безоговорочными поклонниками Запада, но и не обвиняя его в местных бедах. В контексте посткоммунистического национализма идея Европы приобретает более прагматическую ауру. Это уже не романтика, а целесообразность.

Дубравка Угрешич недавно сообщила мне, что ее друг из Загреба уже не так безоговорочно доволен своей женой — спящей красавицей. Он подумывает о том, чтобы найти работу на Западе. До брака он был искусным фотографом, который делал красивые фотоснимки в сепии. Это, быть может, единственная работа, к которой человек с Востока, вооруженный старомодной техникой и новым прагматизмом, все еще может стремиться.