Будущее ностальгии

Вернувшись домой в США, я достала английскую и русскую версии автобиографии Набокова, чтобы проверить цитату о беспаспортном шпионе. Я не поверила своим глазам. В русской версии беспаспортный шпион вовсе не появляется в «стереоскопической феерии», которая переносит писателя из США в Россию. В русском тексте речь шла только о двойниках, а не о шпионах, что работало на фантастическую составляющую, но вовсе не на политическую[661]. Заинтригованная этим расхождением, я решила отправиться по следам беспаспортного шпиона в произведениях Набокова, следам, которые расходятся, ведя нас к образу воссозданной родины писателя и через лабиринты изгнания. Фальшивый паспорт становится паролем[662] к рефлексирующей ностальгии автора.

Автобиографическая книга «Память, говори» начинается с двух визуальных образов дома: схем загородных имений Набоковых в Выре и Батово, которые писатель набросал по памяти, и фотоснимка дома в Санкт-Петербурге — Ленинграде, сопровожденного пояснительной надписью, которая читается как вступительные слова в детективной истории:

«Эта фотография, сделанная в 1955 году любезным туристом-американцем, показывает выстроенный из розоватого гранита, с фресками и иными итальянскими украшениями особняк Набоковых в Петербурге (ныне Ленинград) на Морской (ныне улица Герцена), 47. Александр Иванович Герцен (1812–1870) был известным либералом и также даровитым автором "Былого и дум", одной из любимейших книг моего отца. Моя комната помещалась на третьем этаже, над эркером. Лип, облепивших улицу, в ту пору не существовало. Их зеленые верхушки скрывают теперь окно комнаты, в которой я родился — на втором этаже, в правом углу дома. После национализации в него вселилось какое-то датское агентство, а позже архитектурное училище. Маленький "седан" у панели принадлежит, скорее всего, фотографу»[663].

Текст подписи как бы отказывается принять буквальную правду фотографии. Вместо этого Набоков задается поиском документальных свидетельств, останавливаясь на смене имен и неточностях. Писатель становится следователем, который пристально изучает таящиеся за «зелеными верхушками» территории. Он испытывает иронический восторг от непрозрачности фотографической карточки, к которой неприменимо разоблачительное фотоувеличение. Писатель обращает наше внимание на иностранный седан на краю улицы, который помогает восстановить точку обзора наблюдателя изображения, а именно — любезного фотографа-туриста, который решился сделать снимок. Существование самой фотографии изначально подозрительно и не может приниматься как данность. Ролан Барт писал, что полюбившиеся фотографии, помимо социального смысла и чувства «присутствия», имеют определенную способность содержать воздействующие на эмоции отметины, чувствительные точки, punctum (рана или отметина, нанесенная остроконечным инструментом)[664]. Punctum — «это тот случай, который на меня нацеливается (но вместе с тем делает мне больно, ударяет меня)». Punctum — особая случайность, которая объединяет зрителя и изображение и приоткрывает некоторое знание, касающееся их обоих; он указывает на отметины в психике зрителя и воображение. Для Набокова этот punctum не в том, что представлено на фото, а в том, что остается невидимым. Иными словами, то, что делает эти образы предельно острыми, — это не болезненный укол восприятия, но осознание различий.

История этого фотоснимка довольно интересна сама по себе. Фото было передано сестре Набокова, Елене Сикорской, не беспаспортным шпионом, а другом. Набоков с благодарностью и грустью пишет ей ответ: «Спасибо за душераздирающий снимок. Этих лип, конечно, не было, и все серее, чем живопись памяти, но все очень подробно и узнаваемо»[665].