Будущее ностальгии

Слово паспорт имеет отношение к пропуску и проходам[676], соединяющим воедино промежуточные пространства и переходные темпоральности. Паспорт, политический и бюрократический документ, который у беженцев вызывает особое волнение, у Набокова превращается в художественный объект, но эта трансформация остается незавершенной. Так, личные политические воззрения Набокова не позволяли ему сентиментализовать ностальгию. Если уж дело касалось определенных политических вопросов, то тут Набоков никогда не эстетизировал. Совсем наоборот. Он отмечал, что его политическое кредо оставалось неизменным с тех пор, как он покинул Россию, и это мировоззрение классического либерализма, которое «традиционно до банальности <…> Свобода слова, свобода мысли, свобода искусства <…> Портреты главы государства не должны размером превышать почтовую марку. Никаких пыток, никаких казней»[677]. Следуя заветам своего убитого отца, либерального политика, Набоков верил в разделение общественной и частной жизни и думал, что насилие и жестокость по отношению к людям не могут быть оправданы какой-либо политической или утопической целью. Непримиримое отрицание жестокости было основой антисоветского мировоззрения Набокова, что позволило ему описать тоталитарные утопии в ранних романах, таких как «Приглашение на казнь» и «Под знаком незаконнорожденных» («Bend Sinister»), и не оказаться в широких рядах тех, кто поддержал сталинский Советский Союз во время Второй мировой войны.

Одна из фотографий в мемуарах Набокова — это снимок выездной визы жены Набокова, Веры, и его сына Дмитрия. Этот документ беженца был наконец приобретен Набоковым после того, как он подкупил французские власти, которые позволили его семье покинуть Европу накануне войны (жена Набокова была еврейкой и находилась под постоянной угрозой со стороны нацистского режима). На оборотной стороне официального документа, разрешающего Набокову вывезти свои рукописи из Европы, он набросал решение шахматной задачи. Некогда будущий писатель покидал Россию, играя в шахматы с отцом на корабле, носящем имя «Надежда», и теперь он отправляется в ссылку в Соединенные Штаты, решая очередную шахматную задачу, а также главную задачу[678] его жизни — второе изгнание. Когда в 1930‑е годы на него вышли четыре агента КГБ во Франции, Набоков отказался от предложения получить советский паспорт и вернуться в СССР. Его единственный путь назад проходил через художественный вымысел о подложном паспорте, который он сделал сам. Этот фальшивый паспорт, разумеется, сфотографирован не был.

«Вот… без паспорта», — это последние слова умирающего эмигранта Подтягина в дебютном романе Набокова «Машенька» (буквально, Mary, так как она теряет уменьшительно-ласкательную форму в англоязычном варианте). Хорошо понимая, что уход в безлюдной ссылке является иммигрантским кошмаром, писатель Владимир Набоков дает своим бездомным персонажам хоть какой-то паспорт, предоставляющий им минимальную свободу передвижения[679]. Персонаж романа, Ганин, проживает в дешевой гостинице в Берлине вместе с ностальгирующими русскими эмигрантами с ненадлежащим удостоверением личности. Ему принадлежат два паспорта: «один русский, настоящий, только очень старый, а другой польский, подложный». Затем Ганин узнает, что его сосед Алферов, не слишком привлекательный и не очень умный человек, женился на его собственной[680] русской возлюбленной, Машеньке, которая вот-вот приедет из России и будет жить в комнате рядом с ним в том же эмигрантском логове. Для Ганина, как и для самого Набокова, память о его первой любви совпала с последними воспоминаниями о любимой родине. Пьяный Ганин ставит под сомнение ницшеанскую идею «вечного возвращения», задаваясь вопросом, можно ли воссоздать идеальное сочетание элементов без изменений. Можно ли вернуть потерю и вернуть первую любовь? Может ли он путешествовать назад во времени и пространстве со своим старым русским паспортом?

В преддверии приезда Машеньки в Берлин из России, Ганин обращает ее путешествие назад во времени и пространстве, как бы возвращая ее в пространство их былой любви. Вместо того чтобы предвкушать будущее, он дает волю скорби о прошлом, с любовью вспоминая о нем, делая его своим. В непростых и горестных ностальгических раздумьях Ганин меняет векторы времени и пространства — по крайней мере, в своем воображении, что дает ему капельку свободы. Родина, как и первая любовь, остается в прошлом. В день прибытия Машеньки Ганин садится на поезд и навсегда покидает Берлин, предпочитая суровую реальность изгнания фальшивому возвращению домой.