Будущее ностальгии

Во время посещения музея Набокова я увидела фотографии первой любви Набокова, Валентины Шульгиной, с темными волосами и задумчивыми глазами. Всезнающий экскурсовод привел меня на улицу, где она жила в Санкт-Петербурге, и показал мне ее подъезд, где молодые возлюбленные произносили слова прощания. «Набоков в главе о Тамаре был несколько неточен в описаниях. Должно быть, он позабыл, как выглядел ее дом. Внуки Валентины тоже связывались с нами», — добавил он после паузы.

«Что с ней случилось? Она эмигрировала?» — спросила я.

«Нет, — сказал экскурсовод. — После того как семья Набокова эмигрировала, она вышла замуж за большевика и чекиста. У нее не было выбора и нужно было спасать себя». Знал ли об этом Набоков или нет, он сделал вид, что не знает.

Не случайно «Машенька», роман о невозможности возвращения к первой любви и потерянной родине, является первым крупным произведением Набокова в жанре прозы. Как будто Набоков считает, что приключения беспаспортного шпиона станут возможными только после перехода от поэзии к прозе. В ранней поэзии Набокова преобладала единственная мечта — вернуться в Россию — мечта, которая почти неизбежно превратилась бы в кошмар. В одном из его стихотворений возвращение на родину заканчивается казнью поэта на фоне русского романтического пейзажа:

Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг[681].

Смерть становится чувственным воспоминанием о прошедшем детстве с ароматом черемухи (racemosa) в овраге под звездным небом. Передавая предельную искренность, идущую от самого сердца, поэзия допускала единственно возможный ностальгический нарратив: воссоздание чувственных воспоминаний о прошлом, возвращение на родину и смерть. Не говоря о том, что этот вариант поэтического высказывания был практически неотличим от множества других стихов поэтов русской эмиграции, подобный способ борьбы с прошлым и настоящим был улицей с односторонним движением, ведущей по направлению к трагедии, и был, по сути, почти самоубийством. Писатель спас себя, убив свое поэтическое творение — поэта Владимира Сирина. Примерно в это же время один из эмигрантских авторов, коллега по перу Нина Берберова, пишет, что Набоков, вместо того чтобы жить в невосполнимой ностальгии, «изобрел литературный стиль» из-за своей боли и потери.

Переход Набокова от поэзии к прозе был способом переноса ностальгии и отсрочки трагического возвращения домой. Нарратив прозы позволил ему разыграть путешествие с участием вымышленных персонажей, изучить различные развилки судьбы и разные ностальгические интонации. Проза позволила писателю отправить своего двойника с секретным заданием: пересечь границы, которые он сам никогда не пересечет. Подложный паспорт, который он изготовил для своего персонажа, стал для писателя способом преодолеть лирическую бездну, превратить личную трагедию в экзистенциальный детектив с множеством художественных импровизаций[682].

В романе «Подвиг» («Glory», 1931–1932) подложный паспорт уже не просто метафора. Мартын Эдельвейс, молодой человек русско-швейцарского происхождения, реально пересекает российскую границу без надлежащего удостоверения личности. Он становится шпионом-наемником и отправляется с секретным заданием в Советский Союз, причем не в связи с определенными политическими предпочтениями, но по вполне романтическим соображениям. Мартын надеется покорить сердце капризной русской femme fatale, Сони, совершив невообразимый подвиг. Он — шпион по любви.