Будущее ностальгии

Ностальгическая обсценность Кабакова не просто возвращается во времени, а скорее идет боковой тропой. В своих творческих поисках Кабаков отходит от весьма хорошо изученной вертикальности высокого и низменного по отношению к горизонтальности обыденного и множества ее незаметных измерений. Кабаков — археолог и коллекционер обыденных памятных предметов. Черная дыра в туалете окружена найденными предметами из мира советского ребенка. Это кажется инвертированным обрамлением: объекты обрамляют черную дыру, но черная дыра придает им свое странное очарование. Когда еще один страстный коллекционер памятных вещей модерна, Вальтер Беньямин, посетил Москву в 1927 году, он воздержался от прямых идеологических метафор и теоретических выводов и вместо этого дал подробное и, казалось бы, буквальное описание повседневных вещей. В письме из Москвы он писал: «Фактичность — это уже теория». Иными словами, нарративный коллаж из материальных объектов повествует об аллегории советской действительности. Тот же принцип работает в инсталляциях Кабакова, где объекты находятся на грани превращения в аллегории, но никогда не в символы.

«Туалет» скорее смущает, нежели шокирует. Он не содержит экскрементов художника, но включает его эмоции. Черная дыра туалета не позволяет художнику восстановить идеальный дом из прошлого; оставляя непреодолимый разрыв в археологии памяти. Черная дыра в туалете противоположна авангардной иконе Малевича — «Черному квадрату», которую Кабаков любит порицать. Черная дыра в туалете может быть такой же мистической, но ее сила лежит на границе между искусством и жизнью. Туалет становится одним из диаспорических домов художника, домом вдали от дома, домом в музее, который находится «за сценой» предсказуемого повествования о русском и советском стыде и западной экспериментальной эсхатологии.

Мухи-кочевники и утраченная цивилизация

Как и у Набокова, у Кабакова есть глубокая привязанность к миметическим насекомым — только это не общепризнанные бабочки-красавицы, а повседневные бытовые мухи. «Жизнь мух» — образцовая тотальная инсталляция, которая документирует множество забытых миров — от невидимого мира домашних мух до потерянного воображаемого сообщества неофициальных советских художников. Эта установка фиксирует полет ностальгии, неуловимость пунктов отправления и назначения, параметров утраченной цивилизации. Кабаков превращает стерильное пространство западной художественной галереи в тускло освещенный советский областной музей культуры и науки, где новое всегда представлено как уже заведомо скучное. Тонкая синяя линия, нарисованная на потрепанных серых и коричневых стенах, — тот тип, который использовался для обозначения советских зданий, школ и тюрем, — охватывает пространство инсталляции и становится кураторской подписью Кабакова. Крупногабаритная синяя муха, подвешенная в воздухе и бросающая мерцающую тень на стену экспозиции, дразнит посетителя; это похоже на убегающего жителя-иностранца, задержанного на границе между разными мирами.

Муха Кабакова является противоположностью бабочки Набокова, еще одного аллегорического насекомого, которое привело эмигрантского писателя к поискам эстетических прозрений и американской истории любви. Если бабочка Набокова была денди среди аллегорических насекомых, уникальной и прекрасной, муха Кабакова, по словам художника, «образ банального». Мухи в инсталляциях Кабакова подвергаются бесконечным таксономии и системам государственного контроля. Их обвиняют в саботаже и международном заговоре, расчленяют, лишают прав, обездвиживают, эстетизируют и травят с помощью неэффективного советского инсектицида «Дихлофоса». Тем не менее мухи обладают неограниченной способностью избегать правил и циркулировать без визы из одного мира в другой, связывая и загрязняя их. Мухи — это одновременно номады и домовые, внутренние и внешние изгнанники. Не случайно одним из ранних экспонатов Кабакова стала работа с названием «Моя Родина: мухи». Подобно бабочкам Набокова, эти мухи способны остранить знакомый мир и сосредоточить внимание на «пустоте, которая нас окружает», если цитировать один из трактатов Кабакова, представленных на выставке. Они создают много шума из ничего, но делают это небытие и какофонию ощутимыми — что имеет решающее значение для эксцентрической метафизики Кабакова.