Буян

— Дык какие же беспорядки, ваше благородие? Мужики подрались маленько меж собой. Престольный праздник, напились, змеи лютые, ну и того… Всю дорогу так. Не разобравшись, господина помощника пристава задели.

— Ты что дурочку строишь? Прутьев давно не пробовал?

— Дык я ж, вашескородие, сам не видал — в Колодинку в гости к куму ходил. Народ калякает…

— Пшел вон! Скликай сход. И чтоб с бабами явились! Я вам покажу, разбойники!..

Староста засмурел, поскреб затылок. Дело заводится, как видно, нешутейное.

Когда сход собрался, вперед двинулись стражники, расщепляя густую массу для прохода вице-губернатора. Во рту Кондоиди было сухо, а ладони взмокли от пота. Он умышленно громко разговаривал со свитой, улыбался и вообще держал себя с показной уверенностью, хотя тревога пощипывала сердце. Блошицын своими разговорами о действующей в селе подпольной организации подсек какие-то корешки, на которых держалась его самоуверенность. Встав на крыльце, Кондоиди хмуро оглядел сход, с трудом сдерживая злобу против тупой массы, из-за которой приходится терпеть столько невзгод. От толпы, казалось, веяло затаенным отчаяньем. «Ну, что с них взять, сиволапых? Выдадут зачинщиков — ограничусь строгим внушением и пригрожу постоем войск». Пока он приводил мысли в порядок, кто-то из-за спины его внезапно гаркнул:

— Шапки долой! На колени, мерзавцы!

Сходчики шевельнулись, начали нестройно, медленно снимать картузы. Были и такие, что словно не слыхали повеления, стояли, понурившись, не показывая глаз. На колени не встал никто. Кондоиди оглянулся. Позади лоснилась заклеенная кусочками пластыря ряшка ретивого помощника пристава Куцопеева, того самого, которого тузили в петров день. На квадратных скулах его червонели пятна крайнего негодования. Он машинально расстегнул воротник белого кителя, мокрого под мышками, протянул злорадно:

— Та-а-ак…

Кондоиди подумал: «Услужливый дурак». Тронул его за плечо и, шагнув вперед, снял фуражку.

Бородатые лица, платки, сарафаны… Выгоревшие ситцевые рубахи… Выгоревшее мутно-сивое солнце… Пыльные серые воробьи в небе…

Кондоиди прошелся платком по залысинам, заговорил негромко, строго и поучительно:

— Я приехал призвать вас к благоразумию, указать на тягчайшие последствия ваших преступных деяний. У вас беспрепятственно распространяются запрещенные законом вредные прокламации. И где! В храме божьем! Вы слушаете дерзкие подстрекательские речи против правительства и оказываете сопротивление властям, пытающимся пресечь крамолу.

Кондоиди сделал паузу, подумал раздраженно: «Зачем я им это говорю? Разве таким головорезам слова нужны? Плетей им! А еще лучше вина бочонок, а потом дубье в руки и — лупите друг друга! Эх!..» Пересилив себя, он продолжал:

— Я сторонник мирного согласия. Вы видите, — обвел он руками площадь, — войск со мной нет. Но!.. Если не будут выданы злоумышленники-смутьяны, общество понесет суровое наказание. Я сказал все. Говорите теперь, кто уполномочен обществом.

Кондоиди надел фуражку, отступил назад. А по толпе — напряженный тревожный шепот.

— Врет. Солдаты окружили село, пороть будут всех поголовно.

— Не имеют права. Не по закону…

— Молчи! Застегают баб и девок, как в старину.

— Что ж это, люди добрые!..

— Не посмеют. Они знают, что им за это…

Крестьяне, поеживаясь, переминались с ноги на ногу в предчувствии ужасного.

— Кто будет отвечать? Выходи! Умели гадить, умейте ответ держать! — подал голос ротмистр Блошицын, а Куцопеев, склонившись подобострастно к уху Кондоиди, зашептал ему что-то, тыча пальцем в сторону сходчиков. Вице-губернатор нахмурил кустистые брови и в свою очередь сказал что-то коротко Блошицыну. Тот кивнул, вытянулся, крикнул:

— Крестьянин Щибраев Лаврентий! Есть такой?

Глаза толпы с тревожным любопытством повернулись туда, где, раздвигая людей, пробирался Щибраев. Встал перед крыльцом, поклонился на четыре стороны. Он был бледен и сосредоточен. Сотни испуганных глаз впились в него. «Будут первым пороть…» — почти уверенно билось в каждой голове. Тишина стояла угнетающая, а у Кондоиди замирало сердце, и каждый толчок его как бы понукал: «Крикни, крикни стражникам: «В плети его!»

Но в этот момент смутно, только одному вице-губернатору слышимо, откуда-то из-за Волги раздался глухой отдаленный взрыв. Кондоиди знал, что никакого взрыва не было, и все же его передернуло. «Сипягин… Боголепов… Плеве… Сергей Александрович… Слепцов… Богданович…» — стал он зачем-то быстро перечислять в памяти убитых сановников. Убитых за их узаконенный властью террор. По спине пробежала протестующая дрожь, встряхнула испуганно сердце, и оно словно раскрошилось, пропало, а вместе с ним — и его требовательные толчки. Голос Кондоиди потерял принижающую людей властность, зазвучал тускло, бесцветно:

— Указывают на тебя, зачинщик беспорядков — ты.

Щибраев выпрямил сутуловатую спину, заговорил гулким дребезжащим голосом.