Буян

— Господин вице-губернатор, я не разбойник и не бунтовщик. Указывает на меня помощник пристава потому, что он вымогает у всех взятки, а я и вина не пью и взяток не даю. И не дам. А зачинщик беспорядков — он, господин Куцопеев. Третьего дня у нас был сход, дозволенный волостным старшиной Дворяниновым. Приехали господа ораторы, и мы слушали, что они говорили нам о Думе, дарованной государем.

— Вы слушали подстрекателей, врагов престола!

— А как их разобрать, господин начальник губернии, кто из них правду говорит, а кто это самое… Общество слушало, а помощник пристава давай их тащить в арестантскую. Мужики, конечно, недовольны, почему государственное дело не допускают до них. Государь пожелал советоваться с народом, а полиция скорей хватать за шиворот. За что? По чьему приказу? Кто велит убивать у людей веру в добро?

Площадь закипела шепотом, взволнованно шевельнулась. Солдатов посмотрел на Земскова изумленно выпученными глазами, тот в ответ подмигнул ему:

— Ну и Лавра! Вот голова! Давай, друг, вали на Куцопеева побольше, авось, даст бог, вице-губернатор по зубам двинет!

— Укажите агитатора, призывавшего к бунту. Известно, что он не впервые у вас. Ведь мы все равно узнаем!

— Как не узнать! На то вы и начальник губернии. А мы до петрова дня тех ораторов и в глаза не видели. Если это акцизный сказал вам, то не верьте ему: врет он от злобы на нас за то, что винную лавку закрыть хотим. Так оно и есть, потому у нас общество трезвости, дозволенное законом.

Кондоиди плюнул в злой досаде. Он устал. Морально устал и чувствовал себя к тому же в дураках. «Болван Куцопеев! А еще хотим, чтобы при остолопах таких стояла спокойно империя! Ничтожество! Не смог взять смутьянов шито-крыто, безгласно — тьфу!» От возмущения даже кровь ударила в голову Кондоиди. Никогда, кажется, не попадал он в столь глупое положение. Войска нагнал — впору Шипку штурмовать…

Рукоятка браунинга в кармане жгла мокрую ладонь, хотелось выхватить его и палить злорадно в кого попало, все равно в кого: в багровый блин закатного солнца, что до слез резал глаза, в этого межеумка Куцопеева — мало дураку накостыляли шею, надо бы больше! В это серое мужицкое стадо, торчащее внизу, в весь свет! Стрелять в отместку всем за вековую усталость, которую несет в себе русский дворянин, держащий на плечах, подобно кариатиде, вечно раскачиваемый кем-нибудь державный трон. Он ненавидел лютой ненавистью «раскачивателей» всех мастей, а еще больше мужиков — хитрых, ленивых, коварных. Ненавидел, презирал и боялся. Коль полицию ловят на крючок, надо другую силу поднимать против них. Правильно говорил генерал Радецкий: пятнадцать дней террора — пятнадцать лет спокойствия. «Ах, подлецы, подлецы! Загубят Россию…»

Он долго еще срывал зло на крестьянах, то грозил, то увещевал; под конец, упарившись, выругался ядрено по-русски и уехал в Самару. Даже отобедать у священника отказался, что было уже совсем не по-русски…

Глава одиннадцатая

Уезжая поспешно из Царевщины после бурного схода, Коростелев сказал Евдокиму, что в Старый Буян можно ехать без опаски. Арестовывать Евдокима никто пока не собирается, а если такая угроза возникнет, то он своевременно будет предупрежден. Кем? Писарь Старо-Буянского волостного правления Гаврила Милохов и староста села Казанский являются членами тамошнего революционного кружка! Вот какие чины! Воистину, чужая душа потемки…

Евдоким достаточно Пожил нахлебником у Князева, пора и меру знать. Решил съездить домой. Вскоре и оказия подвернулась: Антип перебирался на новую делянку, спрятанное в тайник оружие приходилось переправлять в Царевщину. За оружием приехал Лаврентий Щибраев. Погрузили в тарантас, забросали соломой, сели сверху.

Миновали Бобровку, и вскоре зеленые тени леса остались позади, не стало шелеста листвы, смоляного духа нагретых стволов. Взобрались на голый взлобок, и зашуршал-посыпался с колесных спиц песок. Вдали волнисто заколыхались полоски погибающих посевов, накаленная земля изнемогала от ярости мутного солнца, увядали, блекли травы. Между землей и солнцем вяло кружились одуревшие от жары грачи. Перелески, словно оторванные от своих корней, казалось, парили над горизонтом. Засуха жгла поля, суховей сметал прах с проселков, и они курились бурыми хвостами.

Вдруг за низкорослым колком запахло духовито разнотравьем: где-то осталась живая пожва. Из-за бугра показалась кучка людей — человек семь в сопровождении верховых стражников. Взлохмаченные, в посконных дырявых рубахах, мужики тащились проселком, понуро переставляя ноги в лаптях. Пыль тянулась за ними и оседала по обеим сторонам дороги, где чуть колыхала головками медовая кашка да пестрели васильки, а над ними весело и беззаботно порхали бабочки.

Благоуханье цветущего островка пожвы и — бесцветная унылая кучка согнутых горем мужиков…