Буян

— Да откуда же, — развел руками Князев. — Искать заработки приходится. Кто как… На пристанях батрачим, на каменоломнях. Ну, кто лес рубит, кто сплавляет, да мало ли чего!

— Вот именно! — подхватил Ульянов. — А ведь вы числитесь крестьянами! А на самом деле вы отхожие рабочие, полупролетарии. Богатые сознательно не дают вам земли, сознательно разоряют вас, чтобы иметь ваши рабочие руки и подбирать брошенные вами наделы — без этого они не смогут жить, вести хозяйство. Кулак действует сознательно, и поскольку это так, вам, крестьянам, тоже надо объединиться и действовать. Объединяться отдельно от богатеев для борьбы с ними. Иначе избавлению от нужды прийти неоткуда…

Увлекшись, Ульянов встал из-за стола. Маленькие темные глаза и лицо при разговоре были очень подвижны. Они часто меняли выражение: то бывали настороженно-внимательны, то раздумчивы, то насмешливы, то раздосадованы и презрительны. Говоря, он вдруг как бы приседал, делал шаг назад, запуская большие пальцы себе под мышки и держа руки сжатыми в кулаки. Притопывая ногой, он делал затем быстрый шаг вперед, распускал один кулак так, что ладонь с четырьмя пальцами представляла растопыренный рыбий плавник, и протягивал его в сторону собеседника. Ульянов как бы гипнотизировал этим слушателей.

Въедливый Амос попытался опять подпустить Ульянову шпильку.

— Вот вы говорите, что господин Михайловский пишет о русских мужиках, как барин, тянет народ в тупик. Мы его не читали, не ведаем. Но коль уж русский барин не знает нужд нашего мужика, то что о нем понимает немец Маркс? В какой он тупик потянет?

Ульянов махнул в досаде рукой:

— На Михайловского время убивать не советую, а вот Марксом займитесь. Почитайте, хотя читать его трудно. Зато увидите, что он лучше всех понимает жизнь и нужды трудящихся. А то у вас получается, как говорил немецкий поэт Гейне: «Писателя Ауффенберга я не знаю, полагаю, что он вроде Арленкура, которого я тоже не знаю…»

В избе стало весело. Амос тоже засмеялся доброжелательно, поблескивая нестариковскими глазами из-под нависших угрюмо бровей. Потом встал. Обвел серьезным взглядом земляков, сказал, разводя руками:

— Вот ведь радость какая! Целая куча хороших людей в наши Палестины привалила. Такое нечасто в жизни бывает. Спасибо тебе, Алексей Лександрыч, что привез! — поклонился он Белякову. — Живое слово услышали — и то добро. О книгах тайных нам и не помышлять, где их возьмешь? А и найдешь того Маркса, то не прочитаешь по-немецки.

— А хотелось бы? — обвел Ульянов победным взглядом своих товарищей. — «Капитал» Маркса переведен на русский язык, читайте. Самим трудно будет разобраться — помогут знающие люди.

Алексей Скляренко и Викентий Савицкий переглянулись, вспомнив, как растолковывал трудные места из «Капитала» на занятиях самарского революционного кружка сам Ульянов…

Пока шло чаепитие и интересный разговор, кто-то успел донести уряднику, что подозрительные люди, приехавшие в Царевщину, устроили у Князева тайное сборище. Урядник, конечно, тут как тут. Зашел не здороваясь, спросил грозно:

— Что за люди? По какому случаю?

— Мы из Самары. Путешествуем по Волге. Бурей прибило к берегу, — пояснил Скляренко.

— Паспортные книжки есть?

— Разумеется…

— Об чем ораторствуете, господа? — допрашивал урядник, тасуя паспорта, точно колоду карт.

Скляренко переглянулся с товарищами: как объяснить этому держиморде? Наступила пауза. Вдруг заговорил Ульянов, скрывая за прищуром глаз усмешку:

— Речь у нас идет о религии и философии.

— О какой философии? — насторожился урядник.

— Идеалистической, главным образом, — отвечал без запинки Ульянов. — Мы говорили о сущности экономического учения Адама Смита, о теории ренты Рикардо, а также обсуждали, что такое «критика практического разума» Иммануила Канта и как понимать его «вещь в себе».

Урядник переступил с ноги на ногу, пошевелил бровями, соображая что-то, вдруг переспросил с угрозой:

— Какая-какая критика?

— Критика практического разума Канта Иммануила из города Кенигсберга, — как солдат на смотру, отчеканил Ульянов, издеваясь над тупоголовым блюстителем законов.

— Критику прекратить! Критика — государственная измена! — напыжился преисполненный служебного рвения урядник.

— Слушаем!

Вернув паспорта, спесивый начальник важно удалился.

Долго хохот сотрясал избу. Раскатистей всех хохотал молодой Ульянов. И даже степенный Амос крутил головой, пряча улыбку в пышную бороду. Беседа, нарушенная вторжением урядника, перескочила опять на местные дела. Ульянов спросил крестьян о забастовке сплавщиков леса и потасовке их с полицией, что произошла недавно на берегу возле села.

Особенно интересовало его, стойко ли сопротивлялись волгари, дали ли они почувствовать полиции силу рабочего кулака. Беляков с несколько ироническим недоумением спросил, почему его занимает «зубодробильная», так сказать, сторона выступления сплавщиков. И опять Ульянов встал, запустил большие пальцы под мышки и с большой страстью ответил: