Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

…Михаил с Ниной прожили вместе недолго: если вычесть время ссылок, то и восьми лет не наберётся. За это время у них родились дочь Натела и сыновья Арчил и Важа. Дети были совсем маленькими, когда остались без родителей. Старшему было десять, младшему — шесть. Елизавете Павловне посчастливилось не увидеть тех ужасов, что ожидали её многочисленных детей, она умерла 4 апреля 1935-го. Бабушку Лизу похоронили на Вакинском кладбище в Тифлисе. Собралось очень много народу, были все дети Елизаветы, кроме, — естественно, — Николая, который, как тогда думали родные, был жив, но находился в заключении в Москве, и, — неестественно, — Шалвы, который, находясь в Нижнем Тагиле, не смог или не захотел приехать. Не захотеть тоже были веские причины: на похороны соберётся весь цвет оппозиции, противники Сталина, взглядов которых он не разделял, в том числе родные его братья. Общение с таким количеством неблагонадёжных не могло пройти бесследно для человека, занимающего такой ответственный пост, какой занимал Шалва в Нижнем Тагиле. Да что там пост, это было просто физически опасно для любого человека. И вообще приезжать в Грузию, где вовсю царствовал Берия, Шалве было опасно — после того, как он резко выступил против прихода Лаврентия к власти в 1932 году и, проиграв, вынужден был фактически бежать в Россию.

А у Миши к моменту его ареста должность была уже значительно скромнее, чем у братишки Шалико, — он был директором Научно-исследовательского института пищевой промышленности Грузии. Поэтому одним из вороха бредовых обвинений против него было и такое: он, будто бы, целенаправленно заражал бактериями ботулизма консервы.

Вслед за Михаилом была арестована Вера. Отар Дзимистаришвили хорошо запомнил этот день:

— В конце октября ночью пришли несколько человек, разбудили весь дом, всё перевернули вверх дном и маму увели. Нашли какие-то книги, в частности, один или два тома Плеханова — это было почему-то предосудительно, хотя в центре Тбилиси был Плехановский проспект.

Вера не была близкой родственницей, она была лишь сестрой первой жены Михаила, и потому её не должны были взять, тем более так скоро, и тем более что 1936 год был ещё вполне «вегетарианским». Но кто-то «настучал», что неспроста она живёт в доме Михаила, — наверное, помощница, правая рука в контрреволюционной деятельности.

Вера потом, на очной ставке, видела того, кто на неё «настучал», и, вернувшись через десять лет, сказала Отару, что знает виновника своего ареста, но, несмотря на многолетние уговоры сына, так и не назвала его имени. Говорила: «У этого человека растут хорошие дети, и я не хочу, чтобы им было неприятно. Я-то вернулась живая, а этот человек вскоре после меня сам был арестован, и говорят, что его забили насмерть».

Отар Джумберович рассказывал:

— Помню, пару раз бабушка водила меня к маме в тюрьму на свидание, отца на всякий случай не пускали туда, чтобы «не дразнить гусей». Помню, оба раза мама мне дарила подарки, кто-то из арестантов вылепил ей для меня сначала арбу из хлебного мякиша, а потом комплект шахматных фигурок.

А вообще Вере здорово повезло (если арест можно назвать везением), что её взяли уже в 1936-м. Тогда страшный террор только начинался, ей дали десять лет и забыли о ней. Будь это годом позже, всё могло сложиться гораздо страшней. Ещё не было пыток, ещё было какое-то подобие суда, и суд даже вернул дело на доследование, не вынеся обвинительного приговора за недостаточностью улик. Она, воодушевлённая, вернулась в камеру и ждала — вот сейчас её отпустят, вещички собирала. Но ждать пришлось недолго — дверь открылась, ей протянули какую-то бумажку: «Распишитесь». Это был приговор на десять лет.

Её повезли в товарном вагоне в Кировскую область, на лесоповал. И опять ей повезло — она попала в новый лагерь в самом начале его организации. Делать поначалу было нечего, она от скуки забрела в медсанчасть, стала что-то там помогать, да так и осталась при медсанчасти. Научилась делать уколы и стала медсестрой.

Вернулась Вера в 1946 году, и больше её не трогали. И это тоже, наверное, было следствием того, что её забрали в 1936-м. Ведь тех, кого брали через год, впоследствии, в 1949-м, уже освободившихся, практически всех снова арестовали. Наверное, автоматически доставали из архива все дела, начиная с 1937-го, и вписывали новый приговор.

Отец Отара чудом спасся. Он работал в Закавказском научно-исследовательском институте животноводства экономистом. Ему могли припомнить очень многое, в том числе офицерство в царской армии и даже награждение его Георгиевским крестом. Но директор института был его близким другом.

Отар рассказывал: