Булат Окуджава: «…От бабушки Елизаветы к прабабушке Элисабет»

— Незадолго до событий он вызвал отца к себе и говорит: «Джумбер, надо тебе спрятаться». И написал приказ об увольнении. И отец, старший научный сотрудник института, пошёл работать счетоводом в винный погреб. О нём забыли, и так он спасся. А из тех, кто остался в институте, многие впоследствии погибли. В его институтском рабочем кабинете, кроме него, сидели ещё семь человек — и все они были расстреляны. И друга его, директора института, тоже не миновала эта чаша.

В том же 1936-м арестовали и Олю Окуджава. Расстреляли её 11 сентября 1941 года в числе ста пятидесяти семи «особо опасных» узников Орловской тюрьмы. Среди них были и Христиан Раковский, и Мария Спиридонова, и Ольга Каменева. Немцы наступали, заключённых должны были эвакуировать, и Сталин с Берия решили избавиться от этих личных своих врагов окончательно, раз и навсегда.

^{Оля Окуджава и Галактион Табидзе}

^{Нина Модебадзе, Гиви, Натела, Михаил и Владимир Окуджава, <1927–1929>. Архив Н. М. Окуджава}

Как это происходило, рассказывал в 1989 году один из палачей, бывший начальник УНКВД по Орловской области К. Ф. Фирсанов:

Они препровождались в особую комнату, где специально подобранные лица из числа личного состава тюрьмы вкладывали в рот осуждённому матерчатый кляп, завязывали его тряпкой, чтобы он не мог его вытолкнуть, и после этого объявляли о том, что он приговорён к высшей мере наказания — расстрелу. После этого приговорённого под руки выводили во двор тюрьмы и сажали в крытую машину с пуленепробиваемыми бортами…[57]

А потом несчастных вывозили и расстреливали в десяти километрах от города, в Медведевском лесу.

Ольга Окуджава до последнего дня беспокоилась о своём любимом, остававшемся на свободе Галактионе, и подбадривала его в своих письмах:

Тбилиси, наверное, теперь утопает в зелени, цветах… Солнце заполнило и нашу комнату, где некогда жила и я: лучи солнца вызолотили всю стену узорами. Да будет тебе, Галактион, лучезарное солнце на радость! И мне хочется быть дома, хочется знать, как ты живёшь, и всякая мелочь меня интересует[58].

И только иногда она не могла справиться со своим отчаянием:

Ах, как хочется быть птицей, чтобы опуститься у порога родного дома и хотя бы краешком глаза сквозь кружево занавески заглянуть к тебе…

15 января 1937 года власти, не дожидаясь окончания следствия и судебного приговора по делу Михаила Окуджава, приказали его семье в трёхдневный срок освободить квартиру. Собрались наскоро, почти ничего не взяли с собой, даже детские вещи оставили — бабушка сказала, что ничего нельзя трогать.

10

В 1936 году Гиви учится на первом курсе Политехнического института. После ареста отца однокурсники перестают с ним здороваться. Был у него один близкий друг, так и с ним они сейчас в ссоре: ещё до ареста отца у них произошёл конфликт, причём неправ был Гиви. О чём они спорили, неизвестно, но в пылу ссоры он крикнул: «Мой отец членом ЦК был, а твой сапожником!» Они даже подрались тогда…

И вот теперь сидит он дома один, все о нём забыли. Вдруг слышит — с улицы зовёт кто-то: «Гиви! Гиви!» Выглянул в окно, а это тот самый друг, которого он обидел. «Пойдём, — говорит, — к нам, у меня мама хорошие обеды готовит»…

Вскоре Гиви вовсе отчислили из института. Бабушка Федосья не могла понять — как это так, за что? И заставляла идти хлопотать о восстановлении.

Но он решил уехать от греха подальше из Грузии. Благо было куда: в Донецкой области директором крупного металлургического комбината работал Георгий Гвахария, брат покойной жены Коли Окуджава, родного дяди Гиви. Сына самого дяди Коли, Кукулю, уже три года как оставшегося без родителей, тоже ничто не держало в Тбилиси. И двоюродные братья поехали вместе. Дядя Георгий принял племянников хорошо, устроил на работу. В Макеевке они прожили довольно долго и остались бы, глядишь, насовсем, тем более что Гиви встретил и полюбил там девушку, Аню Овсянникову. Но неожиданно дядю Георгия арестовали, и пришлось братьям оттуда поспешно уносить ноги — обратно в Тбилиси.

Вскоре к Гиви в Тбилиси приехала и Аня из Макеевки. Они поженились.