Каждое утро во дворе раздавалась барабанная дробь. Каждое утро из всех окон всех квартир выглядывали заспанные люди. И видели: по просторному двору, по неровному булыжнику идёт пионерский отряд. Четыре пионера. Красные галстуки. Впереди — барабанщик.
Барабаны бывают разные. Этот барабан был сооружён из старого рукомойника.
Идёт отряд. Десять шагов прямо. Поворот налево мимо помойки, затем поворот направо мимо другой помойки и снова прямо. Раз-два, раз-два…
Это пионерский лагерь. Он возник стихийно и просуществовал всё лето. Четыре пионера. Лагерь маленький, но дружный. Вместе на линейку, вместе в бор, на Оку.
Не за тридевять земель, а здесь же во дворе живут пятнадцать комсомольцев. Одни учатся, другие работают. Их пионерские костры отгорели, пионерских песен они не поют — возраст. На смену кострам пришла волейбольная сетка, другие игры, другие интересы. Поиграли в мяч; не через сетку, а так: волейбольной площадки во дворе нет. Попал мяч в помойку. Трагедия. Так дальше продолжаться не может! Что же делать?
— Товарищи комсомольцы, устройте волейбольную площадку. Это же для вас. Добейтесь, чтобы разбитые помойки заменили закрывающимися ящиками. Не допускайте, чтобы во дворе у вас был источник заразы.
— Не будем играть в мяч, будем играть в городки, — последовал ответ.
Соорудили городошную площадку. Раз! — летит бита, два! — другая. Ударяются биты в забор конструкции 1933 года. Забор постепенно поддаётся, и хозяевам забора, тубдиспансеру, приходится обратиться в милицию. «Запретить городки!» — коротко и ясно.
— Товарищи комсомольцы, а вы бы под забором земляной бруствер небольшой соорудили, и не портился бы забор.
— Нет, это не для нас. Будем играть в карты.
Играют комсомольцы в карты, бьёт барабанщик в старый, отслуживший своё рукомойник, источают аромат две развалившиеся помойки.
Из окон на пионеров смотрят жильцы. Одни настроены умильно: вот, мол, как ребятки наши барабанят лихо, вот, мол, умники какие! Другие ворчат: «Управы на них нет, оглушили совсем, форменное безобразие!»
А комсомольцы играют в карты.
— Товарищи комсомольцы, а что бы вам ребятишкам помочь, шефство над ними взять, что ли, играм новым обучить, чтобы они почувствовали: есть старшие товарищи, есть друзья…
Но в этот самый момент Лариса Александровна Воробьёва, мать одного из комсомольцев, не сдержалась, возмутилась:
— Мой сын вам не нянька! — заявила она. — У детей есть родители.
Лариса Александровна! Мы всесторонне изучили ваши аргументы и с прискорбием отмечаем, что Вы не совсем ясно представляете себе, что значит комсомолец.
Помните, как Вы радовались, когда Ваш сын пришёл домой с комсомольским билетом? А подумали ли Вы, что это возлагает на него какие-то новые серьёзные обязанности?
Не нянькой быть, а воспитателем, наставником, вожаком — вот ведь как дела складываются. И под контроль взять не только игры пионеров, но и их учёбу, и не только летом, когда много свободного времени, а круглый год.
Вы бы их собрали, Лариса Александровна, комсомольцев, и сказали бы им:
— Что это пионеры наши без присмотра? Крутятся возле помойки, в рукомойник барабанят, а ведь дело они хорошее затеяли, нужно помочь им. Давайте, ребята, поднимите шум. Не хочет комендант помойки приводить её в порядок, заставим его. Давайте спортплощадку оборудуем. И кому, как не вам, по очереди помощь малышам в учёбе оказывать…
Вот если бы Вы и не только Вы, но и все жильцы этого дома мыслили так, не казался бы заброшенным и тесным ваш просторный двор.
XXVII
Дорогие друзья Калужане!
Нам, поэтам, хочется поделиться своей радостью. О радости нехорошо говорить стёртыми словами: «подъём», «расцвет», а всё-таки радость у нас оттого, что наша поэзия расцветает. Взволнованный голос настоящего поэта находит отголоски всё в большем числе сердец.