Бунич Игорь – В центре чертовщины

уговоры и лай овчарок, они просто открыли огонь из пулемётов, вернув таким образом

Ленинграду его население.

Передовая статья в “Ленинградской правде”, вышедшей на следующий день, была

озаглавлена: “Повысить бдительность и организованность”. Китайцы в Ленинград не

вошли, но в районе границы осталось около пятнадцати тысяч убитых ленинградцев,

которые были недостаточно бдительны и организованны. Какая же внутренняя реакция

могла существовать в таких условиях? Конечно, никакой, в чём мы скоро и убедились,

когда, наконец, освободительный поход начался

До самого Сестрорецка оправдывался прогноз аналитиков о захвате русского северо-

запада без единого выстрела Население трусливо жалось за закрытыми, несмотря на

июльскую жару, окнами, явно не ожидая от этого освободительного похода ничего для себя

хорошего. Я готов поклясться, что до самого Сестрорецка мы не видели ни одного

человека, не считая какого-то офицера пограничника, который открыл нам шлагбаум,

отдал кому-то свой пистолет и смылся в Финляндию. Правда, у населения этой части

Карельского перешейка были все основания для беспокойства, поскольку эта территория

возвращалась Финляндии в обмен на пропуск союзных войск к русским границам.

В Сестрорецке же я чуть сам не сделал первый выстрел этого освободительного

похода. На повороте шоссе образовалась очередная пробка, Бен-Цви выругался на иврите,

а я продолжал слушать по радио сообщение о том, как в священной войне сцепились две

исламские республики — Туркестан и Узбекистан. В этот момент на шоссе вышла группа

каких-то людей в кителях китайского образца с отложными воротниками и почему-то

попыталась именно мне всучить хлеб и соль от лица сестрорецкой партийной

организации. Тут я вспомнил немцев 41-го года и позавидовал им. Идущие впереди

грузовики были набиты пьяными польскими парашютистами. Вообще, участие поляков в

этой операции чрезвычайно тревожило командование, поскольку из-за этого резко

возросла вероятность грабежей и мародёрства, чего стремились избежать любыми

средствами. Правда, командовавший поляками полковник заверил, что его жолнежи не

возьмут бесплатно даже “паршивого геся”, что вызвало у меня приступ нервного смеха.

Пан полковник надеялся сейчас найти гуся на Карельском перешейке! Если это даже и

было возможно, то не меньше, чем за полторы тысячи долларов.

Так вот, я уже собрался пристрелить этих ребят в китайских френчах с хлебом и

солью, но взял себя в руки и отправил их к полякам. Те приняли хлеб-соль и выбросили

представителям сестрорецкой партийной организации две пачки “Мальборо” и банку

сгущёнки. “Спасибо, товарищи!” — на разные голоса закричали представители, и тут

выяснилось, что Бен-Цви знает русский язык, хотя в Норвегии он клялся и ругался только

на иврите и английском.

— Суки, — смачно сказал он и добавил, обращаясь ко мне. — В этой стране, не

стреляя, ничего не сделать, а стреляя, можно сделать ещё меньше.

Этого белобрысого израильского жулика всучили мне в качестве водителя перед

самым началом операции. Он носил форму капрала американской армии, хотя в Израиле

был, по меньшей мере, капитаном. Очевидно, они уже начали приглядываться ко мне...

После Лисьего Носа открылся Кронштадт, над которым поднимались клубы чёрного

дыма. Или что-то подожгли, или что-то загорелось само... И вот во всей красе открылся

Ленинград: Петропавловская крепость без шпиля, увезённого в Китай в качестве

контрибуции; ободранный купол Исаакиевского собора; покосившаяся телевизионная

башня. Странно, но я не испытывал почти никакого волнения, хотя не был в этом городе,

где провёл всю сознательную жизнь, более четырёх лет. На въезде в Ленинград красовался

плакат на котором русский и китайский рабочие гневно вздымали свои огромные кулаки

над какой-то гнусной помесью империалиста и сиониста. А над шоссе красовался свежий

лозунг: “Единство, православие и народность!” А примерно метров через сто: “Янки, вон

из России, а с жидами мы сами разберёмся!” и чуть ниже: "Добро пожаловать, наши

освободители!” Неизвестно, кому этот лозунг предназначался, китайцам или американцам,

но было приятно, что в России, наконец, настала волнующая эпоха различных мнений. Но

людей нигде не было. Все лозунги напоминали кукиш в кармане...

Бесконечно долго колонна вытягивалась на Приморский проспект. Грузовики, джипы,

танки, бронетранспортёры, визг гусениц и рёв моторов в удручающей жаре июльского

полудня; обалдевшие регулировщики, выброшенные в город заранее в составе

вертолётного десанта; отдалённые звуки военного оркестра, играющего “семнадцать наций

НАТО”; какие-то гудки и вой сирен — всё смешалось в моей голове, и я не в состоянии

чётко описать свои впечатления на въезде в город. Поляки, которым было приказано