Бунт

Солнце висело еще высоко. Стада паслись врассыпную, едва заметные в траве и почти лишенные своего окраса, лишь белизна свиней четко виднелась под раскидистыми кедрами. Овцы рассыпались по зеленым склонам, будто разбросанные камни. Где-то монотонно бормотали водопады. Далекое море играло волнами. Время от времени раздавался протяжный рев, но чаще тишину нарушал визгливый дружеский собачий лай.

Рекс переводил взгляд с места на место: то долго всматривался в чистую синеву над горами, где кружили орлы, то вдруг озирался назад, на этот проклятый лес, нависающий на краю горизонта черной грозовой тучей, но не видел ни расстилающегося вокруг простора, ни очертаний окружающего мира. Свет ему застили тревоги, разбуженные глупыми завываниями волчицы. Ему вдруг вспомнились все приключения, пережитые с того момента, когда он покинул людей. Они вспоминались полностью, именно так, как и происходили день за днем. Только переживал он их теперь с головокружительной быстротой. И был в них каждый услышанный стон, каждый оставленный в дороге труп, каждый бесконечный голодный переход, абсолютно всё. И все это бурлило в нем с ураганной силой, хоть и в мертвой тишине. Пес отряхнулся от этих кошмаров, будто хотел бежать от них, забыть – и не мог. Они глодали его измученное сердце. От ужаса у него задергалась челюсть, а шерсть встала дыбом. Порой он скулил, скреб когтями землю, но не мог отогнать этих воспоминаний, все отчетливее и многочисленнее выползавших из мозговых нор. Где же эти несметные полчища? Все дороги, все бесконечные пути, вымощенные их костями, замелькали перед его глазами страшной лентой. Многие ли из них дойдут до земли обетованной? Необыкновенная тяжесть навалилась на него. Жалость раздирала его сердце, и вместе с тем что-то похожее на чувство ответственности давало о себе знать волной терзающей боли. Он полностью доверился журавлям; его свели с ума их возвышенные волшебные рассказы. Только вот не окажутся ли они всего лишь чудесной сказкой? Разве может существовать на свете такое счастье? Казалось, что тяжелые молоты бьют по его черепу со все большей силой. А если это неправда, то ложью оказались бы все его высокие лозунги и обещания, которыми он подстрекал эти несметные полчища к бунту. Миражом оказалась бы эта земля обетованная, иллюзией. И что случится, если там, куда он их в конце концов приведет… Нет, нет – в нем завыл инстинкт самосохранения. Должно быть так, как он верил, как пелось в журавлиных песнях, как желала его душа. И он ведет эти толпы к спасению, а не к гибели. Тяжела эта дорога, они страдают и гибнут, но ведь здесь им не хуже, чем в неволе у человека. Он разбил их цепи и вывел на свободу! Они шли за ним добровольно, он их ни к чему не принуждал. Они жалуются и проклинают его за свои страдания. За все надо платить страданием. Они научатся жить. Выстраданное счастье не обманет. В мире столько диких табунов, и ни один не променял бы свою свободу на жизнь под опекой человека. Они объявили войну несправедливости, и они должны победить. Они еще слепы, но прозреют только там, за горами, на этих райских полях блаженства. В упоении новой жизни они забудут о прошлом. И да будет оно проклято!

Буря в нем утихла, еще какое-то время грохотал гром, и молния жгла глаза, но постепенно властное спокойствие убаюкивало его сердце, решительность крепла, и старая нерушимая вера поддерживала слабевшую волю.

Пес еще долго размышлял на скале, и лишь на самом закате, когда луна показалась на небе и кедры стали отбрасывать длинные тени, он вернулся в свое логово.

– Аисты летят, с запада доносится их клекот, – сонно проворчала волчица.

– Журавли только их и ждут, и мы тоже.

Наступила тишина. Ночь обернула мир серебристыми крыльями света.

Едва рассвет тронул верхушки деревьев и засветился в еще туманных глазах водоемов, с запада донеслись глухие звуки будто надвигающейся бури, а вскоре на бледнеющем небе появились необозримые птичьи хороводы. Они летели огромным треугольником, словно трепещущая, наполненная громами туча. Птицы спускались со стороны мертвого леса косым снижающимся полетом, так что их клекот сыпался на предгорья сухим шелестом щепок.