Буратино. Правда и вымысел…

Тем временем двое полицейских вывели шатающегося сторожа из здания магазина. Сторож уже был в сознании и всё время стонал:

— Ох, ох. Бес меня попутал. Ох, не чистое это дело. От лукавого всё, ох, от лукавого.

Увидев сторожа, синьор Паоло даже попытался вскочить, но сил у него не было. И всё, что он смог сделать, это кинуть в дедушку горсть песка с пылью и заорать:

— Ах, ты, сволочь!

— Ох, бес попутал, — отвечал сторож, крестясь.

А полицейский добавил, отплёвываясь и отряхивая мундир:

— Вы песком-то полегче швыряйтесь, потерпевший.

— Песком? — заорал магазинщик. — В него надо булыжниками швырять. Ой, люди добрые, убейте этого старого деда, а то у меня самого сейчас сил нету.

Пиноккио постоял, поглазел несколько минут, но дожидаться кровавой развязки не стал, а побежал к морю. Теперь ему надо было убедиться, что хулиганы нашли награбленные сокровища, а главное, что они выпили чачу с клофелином. Он добежал до моря и занял уже знакомый наблюдательный пост, и оттуда стал наблюдать. Ждать ему пришлось недолго. Шпана, как известно, не любит долго учиться и использует школу в основном как сборный пункт. Этот день не был исключением из правил: хулиганы появились около полудня.

— Давайте, подлецы, берите гостинец, который я вам приготовил, — шептал мальчишка, глядя на резвящихся лоботрясов.

Но те, как назло, не торопились, а долго плескались в море. После чего Хитрюга всё-таки отпер дверь сарая и скрылся в нём на несколько секунд. Затем послышался клич победы индейского воина, скальпировавшего белую женщину, и Хитрюга выскочил из сарая с рулоном материи под мышкой и бутылкой чачи в руке. Его дружки тут же повскакивали с песка и кинулись к нему, после чего они дружно убежали в сарай.

— Ну, — произнёс Буратино, чувствуя, что это самый ответственный момент, — давайте, ребята, такую удачу надо отпраздновать.

Но, честно говоря, мальчик не был уверен, что хулиганы — законченные болваны и тут же начнут пить чачу, даже не попытавшись перепрятать товар. Но он был слишком хорошего мнения о хулиганах, так как те оказались законченными болванами. То ли это наследственность такая, то недостаток образования, нам неизвестно, но эти бараны тут же начали пробовать содержимое бутылки. И Буратино понял, что их судьба предрешена, и ему ни капельки не было жалко этих ослов. Мальчик становился мужчиной. И с улыбкой он глядел, как эти балбесы начинают терять над собой контроль. Самым крепким на этот счёт оказался Беззубый, он сопротивлялся действию снадобья дольше всех. Но вскоре и он упал.

Пиноккио вылез из своего укрытия, подошёл к хулиганам, валявшимся на песке, и, поставив ногу на грудь Поджеро, произнёс:

— Ну, что, толстяк, кто из нас круче? Молчишь? Ну, молчи, а я пока пойду в полицию. Там-то ты разговоришься.

Он поднял пустую бутылку из-под чачи, зашвырнул её в море и направился в полицию. Дойдя до участка, Пиноккио некоторое время коршуном кружил вокруг, раздумывая, каким образом доставить письмо. И парень не нашёл ничего лучшего, чем валявшийся на дороге булыжник. Завернув этот булыжник в письмо, он запулил им в окошко полицейского участка. Послышался звон разбитого стекла, ругань полицейских, и тут же парочка крепких ребят с дубинками выскочила на улицу в надежде найти наглеца, осмелившегося на этот теракт. Но они никого не успели найти, так как следом за ними из околотка выскочил околоточный ещё с двумя полицейскими. И после короткого разговора все уселись в казённую бричку, и та понеслась по городу с гиканьем и свистом в сторону моря.

— Кажется, всё, — произнёс Буратино и вздохнул. И в его вздохе чувствовалась усталость, остатки напряжения и глубокое удовлетворение результатами большой, проделанной работы.

Он вылез из-за забора, за которым прятался после точного броска в окно полицейского участка и бодрым шагом пошёл домой. «А завтра я, наконец, пойду в школу», — думал мальчик, открывая дверь отцовской хижины.

Первое, что он услышал дома, было лаконичное и полное глубокого смысла слово. Это слово было «убью».

— Убью, сволочь, — тихо произнёс отец, уже почти мёртвый от алкогольной интоксикации, а потом заорал так, что стёкла задрожали. — Убью, сволочь!

— Папа, — парень не на шутку испугался, — у меня…

— Убью, сволочь, — продолжал диалог отец.

И тут Пиноккио взял себя в руки, отогнал страх прочь и довольно спокойно произнёс:

— Папа, вы повторяетесь.

— Чего? — взревел отец и даже привстал с кровати.

— Я говорю, вы повторяетесь. А вы всё-таки музыкант, личность, можно сказать творческая, надо импровизировать. Ну, что такое «убью, сволочь»? — спокойно говорил мальчик, глядя, как у отца всё больше и больше отвисает челюсть. — Банально и даже не пошло. А вот послушайте, как звучит другая фраза: «О, подлый сын, твой смертный час приходит». Как вам это?

— Убью, сволочь, — презрел поэзию отец, и прозвучало это так спокойно, что Буратино снова струхнул, так как на сей раз в этой фразе не было эмоций, а звучала она как выражение конкретных намерений.